Ведяна

Журналистка говорила как автомат. Глаза её не менялись, крашеные губы двигались без эмоций. Похоже, она не очень понимала, о чём спрашивает. Вечером посмотрит запись, поймёт.

– Мне ничего не приходило. Вся пьеса, весь сюжет – это они. – Рома кивнул на ребят, которые всё ещё стояли по струнке. – Без них бы ничего не было.

– Нет, ну вы всё-таки расскажите, как проходила работа, наши зрители…

– Я просто делал, что они хотели.

Микрофон опустился, лицо вытянулось, глаза смотрели с недоумением. Рома понял, что сказал всё, что мог. Обернулся к дяде Саше и пожал ему снова руку. Ему нравился этот человек, хоть он и научился менять маски быстрее, чем думал, зачем ему это.

– Саш, встретимся. Я к себе.

И, больше ни на кого не глядя, стал подниматься по лестнице. «Блин, ну и что это было!» – пролетело возмущённое по фойе голосом журналистки.

– Ром! – услышал в спину, когда уже был на своём этаже. – Ром, погоди! – Он остановился. Дядя Саша догнал его и замер. Только что бежал, хотел даже, похоже, развернуть его за плечо, но будто ударился о его взгляд и обмер. – Ну, ты чего! Люди к тебе, час ждали, а ты как-то… прямо. Это же телевидение, это надо, понимать должен. Город гудит…

– Я им всё сказал. – Рома пожал плечами. Он понимал, что дядя Саша ждал от него другого. И, наверное, раньше он мог бы ему подыграть, но сейчас не хотелось. Как и задумываться, почему так. Теперь ему хотелось делать только то, что он чувствовал правильным. Любое другое поведение казалось невозможным. Он понял это, когда увидел втекающее в камеру время.

– Но Ром! Сейчас такие перспективы открываются! Это же чтобы – прямо вот бери и начинай: национальный центр, театр, культура! Всё как хотелось! Прямо вот сейчас! Я ещё это – ну, такую базу, чтобы прямо… ну вот там…

– Ты делай, делай. – Он положил руку ему на плечо. Почувствовал, как дядя Саша под его ладонью замер, будто стал из дерева. – Это тебе нужно, я понимаю.

– Это всем нужно. Итилитам – всем! Триста лет нас не знали, не замечали, как нацию, я имею в виду, триста лет нас не было, кое-как выжили, и вот же, вот, теперь самое, самое то, люди почувствовали, они поверят!

Дядю Сашу при каждом слове будто пробивало изнутри. Словно некая сила рвалась через него, и он рвался вместе с нею, всей душой желая того, о чём говорил.

– Хорошо. Что ты хочешь? От меня.

– Воссоздать нацию! – сказал дядя Саша со всем пафосом, выпятив грудь. – Вернуть то, что было.

– Но это невозможно. Во-первых, никто не знает, что было, а во-вторых… Всё меняется. А если что-то уходит, значит, оно людям не нужно. Просто – не нужно. То, что нужно, не уходит.

– Нет, нет, – дядя Саша замотал головой, как упрямый бык. – Я хочу вернуть культуру. А культура – это то, что создаёт нацию. Я верю… ну, что можно… чтобы было. Культура, песни, история…

Рома ухмыльнулся, хотя не хотел.

– Только порядок не такой: нация создаёт культуру, а не наоборот. Ты хочешь идти обратным путём.

– Нет! – рявкнул дядя Саша, но тут же осёкся и сказал тише: – Нет. Нация никуда не делась. Они просто забыли. Мы забыли. Люди не чувствуют корней. Поэтому. Потому что…

– Они забыли, потому что перестали в этом нуждаться. То, что нужно, не забывается, я про это и говорю.

– Нет, нет, людям нужно! – почти с испугом затвердил дядя Саша. – Они просто не знают. Не знают, откуда что брать. А мы покажем. Мы всё откроем и покажем. А иначе-то как?

– Иначе? – Рома пожал плечами. – Ну, что-то другое появится. Появляется уже.

– Но это же чу-жо-е! А нам нужно своё, ты понимаешь?

– Нет ни эллина, ни иудея, – пробормотал Рома, снимая руку с его плеча. Разговор был бессмысленный, он уже понимал это.

– Нет, ты, главное, не отказывайся, ладно? – бросился к нему дядя Саша, почувствовав его настроение. – Я тебя особо это… ну… привлекать не буду. Так… ради совета, а? Ну, может, ещё чего. Театр вот. Ты же не хочешь бросать театр? Здорово же получилось. Все теперь хотят. Любовь Петровна, актёры, зрители, Степанида…

– Любовь Петровна пусть занимается. Я же её просто заменял.

– Да, но она говорит – у тебя талант! Иначе бы не было… А с полётом! Ты знаешь, это же просто гениально – с полётом! Никто не понял – Рома, как?! Никто не понял!

Только не рассказывай. Никому не рассказывай.

– Это кукла была, Саш, – сказал Рома и отвёл глаза. – Набитый ватой снеговик.

Дядя Саша вгляделся в него, а потом рассмеялся, приобняв за плечи:

– А ведь врёшь. Врать-то не умеешь – а врёшь. Ну ладно, не хочешь говорить, и не надо. Пусть секрет. Я же всё понимаю – я всё, правда… Ты, главное, не отказывайся. Хорошо?

– Ладно, ладно. – Рома взялся за ручку двери. Он стал уставать от дяди Саши, от этого разговора, в котором не было смысла. – Только ведь я тебе не нужен. Тебе никто не нужен.

Дядя Саша смотрел на него, будто не понимал. Потом протестующее замахал руками:

– Нет-нет, что ты, ну как же, без тебя, это как же…

– Хорошо, хорошо, я здесь, – перебил Рома, лишь бы не спорить. – Если что – всегда здесь. – Кивнул, прощаясь, и вошёл в рубку.