Ведяна

Остановилась у стола. Присела. Стала смотреть на ногу, словно не видела никогда.

– Забыл, – оправдывался Рома, виновато улыбаясь. – Прикинь, совсем забыл. Да и как-то… всё это время… не было ведь ничего – и вот. Да нормалёк, сейчас оклемаюсь. Я просто…

Замолчал, потому что она холодными пальчиками взяла его ступню. Тело замерло в испуге. Хотелось отдёрнуть ногу, но не смог – пальцы у неё оказались сильные, держала крепко. Просто держала и смотрела – на стекло, на тусклый блеск крови. И Рома смотрел. И чувствовал только страх, потому что она была снова не та, не его, непонятная и чужая.

И тут она одним движением вынула осколок.

Большой кусок стекла тускло блеснул красным. Рома успел заметить, что сидел он глубоко, прежде, чем сознание заволокло болью, и он закрыл глаза, шипя и сдерживаясь, чтобы не заорать. Но тут же новая волна боли ударила в ногу – и быстро рассеялась, сошла. Рома почувствовал что-то непонятное и открыл глаза.

Гостья сидела, припав к ране ртом. Он чувствовал её губы, чувствовал быстрый язычок, вылизывавший кожу. Но что она делала, не понимал и даже думать боялся об этом.

Наконец она отняла губы, провела по ним ладонью, выпрямилась и села рядом с ним на стол, болтая босыми ступнями над стеклянным крошевом. Рома ощутил дежавю: точно так она садилась всё это время, когда они выбирались на кухню, всегда сразу на стол, игнорируя табуретки, а точнее не понимая, для чего они, и Рому веселило это, он не возражал.

Значит, не сон. Значит, всё было. И прошла неделя…

Рома перевёл глаза на ногу. Боль стихла. На коже запекались кровавые разводы. Он поднял глаза и столкнулся со спокойным взглядом.

– Это вторая, – сказала гостья.

– Что – вторая?

– Вторая вода, которую ты мне дал. В человеке много воды. Семя, кровь… – Она загибала тонкие пальчики. – Ещё слёзы. Слёз не было. Да.

Она посмотрела на него внимательно и с каким-то исследовательским интересом, так что Рома почувствовал, как лицо заливает краска. Она говорила об интимных вещах спокойно, почти равнодушно, так что это звучало неестественно. И он опять понял, что совсем не знает её. Эта неделя – она осталась где-то там, во сне, и снова перед ним сидело незнакомое, чуждое существо, которое пугало, с которым он не понимал, как себя вести.

– Я сейчас, – сказал, поднялся и на одной ноге попрыгал в ванну.

Включил воду, подставил ногу, закрывая глаза и заранее шипя, чтобы не разораться от боли – но не почувствовал ничего. Открыл глаза и уставился на голую свою, слепую ступню, с которой стекала кровь: раны не было.

Вторая вода, проговорил про себя и почувствовал, как кожа пошла мурашками. Вторая вода. Так, значит, всё правда. И прошла неделя с тех пор, как она здесь, с ним. И всю эту неделю он был во сне, но всё, что ему снилось, – было правдой.

Только не рассказывай. Никому не рассказый, что было с тобой. С нами.

Ему стало холодно и страшно. Он почувствовал, что вот сейчас, только сейчас по-настоящему проснулся. Захотелось бросить всё и потихоньку сбежать. Куда угодно, главное, прочь отсюда. Потому что это – ведяна, а ведяна – это страшно. Он моментально вспомнил всё то немногое, что слышал о ней и знал от деда. Как соблазняет, манит, затягивает к себе в реку. И губит. Всегда, непременно – губит.

А с ним? Что же случилось с ним? Ведь не он к ней пришел, а она к нему, она – сюда, из реки, в город. И как же теперь быть?

Он понял, что уже ничего не понимает. Отказывается понимать. Такого сюжета не было в дедовых сказках, его не было в народной памяти, его вообще не было. Это тебе не дурочка Лики-она, доящая лосих на прогретом пригорке. От ведяны живым не уходят.

Но ведь то – сказки, а тут – реальность. Но реальность становилась зыбкой, как мокрый песок, уходила из-под ног, не держала. Он закрыл глаза, потому что в глазах снова побелело и стало мутить.

Одно было правдой: он не мог уйти. Не мог сейчас всё бросить. Ему уже хотелось вернуться на кухню, чтобы увидеть её – маленькую, будто прозрачную девочку, сидящую на столе и болтающую ногами. Это было чудо, ради которого он готов был побороть свой страх.

Он быстро вытер ногу и зачем-то вытерся сам, растёр сухим полотенцем сухое тело. Мельком поймал отражение в зеркале: растерянный, всклокоченный, но счастливый. Или так показалось? Думать об этом было некогда. Его охватила жажда деятельности, странная, суетная. Поспешил в комнату одеваться, по дороге заглянул в кухню – сидит. Как сидела на столе, так и сидит, болтает ногами. Осколки на полу, в разбитое окно – лёгкий вечерний ветер. Гренобыч медленно пробирается к своей миске и ворчит. Она смеётся над ним. О чём он, слушать было некогда, Рома рванул дальше.