Ведьма

☺☺☺

21. Паника

Елизаров снова начал паниковать. Впрочем, паника – это довольно мягко сказано. Это был какой-то взрыв, от которого запросто содрогнулись бы стены соседних домов, но содрогнулся почему-то лишь он один. Какая странная и нелепая штука… Совсем недавно парню показалось, что все стало затягиваться, как царапины, полученные от полоумного кота по кличке Барсук. Был у его соседа-приятеля такой кот, придурочный двухлетний сибиряк, серый и лохматый мешок говна без малейших признаков воспитания. Когда его кормишь или гладишь, он просто глухо рычит, насупившись и прижав уши, но не вздумай подходить к нему сзади без предупреждения или пытаться взять на руки – разинет пасть, вцепится зубами, а когтистыми лапами одновременно будет сдирать шкуру с твоих ладоней. Сущая тварь, прости господи, и место ей в норе под бетонной плитой возле мусорных баков! Пусть пожрет отбросы, сравнит с тем изысканным меню, что ему предлагали дома, и подумает, чем он платит за человеческое добро.

Кажется, он так и сказал однажды своему приятелю. Дело было в начале августа, на самом пике его нервного напряжения. Когда Елизаров пришел к соседу за шнурами для плейера, Барсук бросился к его ногам и принялся грызть тапки. Сначала он терпел эту сволочь, потому что тапочки были довольно толстые и теплые, но скотина добралась-таки до пальцев. Этого стерпеть уже было невозможно.

– Слушай, образумь свою скотину, пока я ему не врезал! – сказал Елизаров и, не став дожидаться выполнения просьбы, все-таки дал коту пинка. После безопасного приземления под вешалкой Барсук, немало озадаченный таким поворотом событий, завалился на спину и выпустил когти. Он понял, что ему дали отпор, и уже не рвался в атаку, как обычно. Елизаров остался доволен.

– Какая муха тебя укусила? – поинтересовался хозяин животного, неуспевающий по всем предметам студент по имени Алексей.

– Никакая. Просто бесит уже твое животное.

В тот день Барсук больше не показывал носа, прятался где-то под диваном, а Елизаров был рад, что никто не провоцирует его на вспышки гнева. Ему не хотелось объяснять, что с ним происходит, даже близким друзьям, к числу которых сосед даже и не относился. Да он бы и не смог ничего объяснить, потому что сам не понимал, что произошло.

«Да нет, не произошло, – говорил он себе, – речь идет о том, что ты сделал. Это разные вещи, согласись».

С течением времени он действительно стал успокаиваться. Время, как говаривал Бомарше, честный человек, никогда не соврет, все расскажет прямо в глаза. И с чего бы ему врать? И вот когда прошло уже два месяца, оно шепнуло Елизарову прямо на ухо, когда он брился в ванной перед зеркалом: «Все нормально, старик. Веришь мне? Верь, я никогда не вру. Видишь ли, старик, дерьмо случается, и нам случается попасть туда, где нам нечего делать и где мы, казалось бы, никоим образом не должны были оказаться… Но теперь забудь, братишка. Забудь и расслабься, ты ничего не можешь исправить, ты ничего не сможешь вернуть, ты ничего никому не сможешь доказать. Зачем оборачиваться назад? Не надо, старик, не надо. У тебя впереди большое будущее. Сосредоточься на нем. Уяснил?»

Елизаров улыбнулся. Разумеется, он сам себе все это сказал, но как приятно чувствовать себя философом! Сразу растешь в своих глазах, и плечи распрямляются, и грудь становится похожей на бетонную стенку, да и вообще – сразу как-то взрослеешь, ей-богу. Словом, он стал успокаиваться.

Но неделю назад с ним что-то произошло. Он впоследствии так и не смог объяснить, что именно. Он слышал кучу вопросов, которые ему задавали справа и слева, словно дети забрасывали снежками удачно раскрывшегося ротозея, но не мог выдавить ни слова. Он вообще не понимал, где находится…

Он помнил только, как шел из института домой, никого не трогал и ни с кем не общался, но почему-то в итоге никуда не пришел. Двигался своей привычной дорогой, по которой ходил уже четвертый год: сначала немного дворами, мимо серых пятиэтажек, обходя и задевая сумкой припаркованные чуть ли не друг на друге машины и спотыкаясь о бордюры, потом выскальзывал на шумный и пыльный проспект Победы, едва не под колеса проезжавшего мимо транспорта, потому что тротуар в этом месте был опасно узок (о чем свидетельствовали и почерневшие от пыли и тоски траурные венки на ближайших столбах), потом вдоль проспекта немного двигался в сторону газетного киоска напротив автобусной остановки… А потом он, кажется, остановился возле площадки перед бистро, постоял у пластикового стула, подержался за его спинку… А потом, кажется, упал… Или его сшибли…

Словом, он ничего не помнил. А теперь эти люди, склонившиеся над ним, эти дурацкие вопросы… Ничего он не может вам сказать, никаких заявлений для прессы, оставьте в покое!..

Он врал. Точнее, пытался соврать самому себе, но безуспешно. Кое-что он все-таки помнил, и помнил настолько отчетливо, что волосы до сих пор стояли дыбом.