Ведьма

Князь велел слугам унести прочь голубя, спрятал в рукав послание – приглашение на свадьбу князя Владислава Радомировича из Черны и княжны Эльжбеты из Бялого мяста. Насмехался ветров сын – знал, что не добраться к завтрему ни Войцеху, ни его наследнику, ни несчастному влюбленному Тадеку. Потому и звал Чернский правитель гостей не на венчание, на свадебный пир. В Черну, через седьмицу.

Сжались руки в кулаки от такой насмешки.

Да и как не насмехаться. Развесил уши Войцех, поверил, что отдает мальчишке старый Казик свою Эльку. Нет, не Черный Влад честь дальнегатчинского хозяина в грязь бросил, он лишь на брошенное сапогом ступил. И, видно, самому Казимежу встало это решение как кость в горле. Хорошо, не убил мальчишку – домой отослал. Только срам-то. Стыд. И против Черны не пойти – земля богаче, проклятый князь силен, как сама радуга. А как станет он мужем Эльки, так и до Бялого мяста рукой будет не достать.

Попранная честь Войцеха требовала крови, но разум держал тяжелой железной рукой, втолковывал: не месть будет, самоубийство. И ладно бы твое, старый глупец…

Войцех потер ладонью горевший словно в жару лоб и послал за Тадеушем. Мелькнула мысль: не запереть ли парня, пока не остынет, уж больно хорош, чтобы из-за глупой дурехи шею сломить. Потом вспомнил себя старый князь и понял: хоть на цепи повесь – цепь со стеной вывернет и уйдет, не поверит ни отцу, ни брату, глазам своим не поверит, покуда сама бяломястовна ему не скажет, что обвенчана, пока не покажет белой ручки, где рядом с зеленым золотничьим перстеньком колечко с мужним рубином.

Хорошо знал отец своего Тадека. Четыре с половиной года не видел, а знал лучше самого себя. Потому как сам таким был тому тридцать с лишним лет: и стать, и норов, и страсть. Лешек другой, в мать пошел: разумный, вдумчивый, расчетливый. А Тадусь – льняная рубаха, всякому распахнется, а как налетит ветер, так и полощется.

Верно думал Войцех, не внял Тадеушек отцу, не поверил, что могла его Эленька услать свое «сердце» подальше от двора да выскочить замуж – наскоро, наспех, как дворовая девка подол застирывает. Сперва решил: брешет Черный князь, хочет, чтобы остался Тадеуш дома, запивать неверность любимой молодым вином, умащивать душевную рану сладкой покладистостью дворовых мертвячек. Погорюет княжна и согласится на брак с Чернским Владом.

– Нет, – отговаривал Войцех. – Владислав не пес, чтоб из подворотни брехать. Скорее волк: выть не станет, пока добычу стережет, спугнуть побоится, а уж как запоет-завоет, значит, брюхо сыто, нутро радуется. Раз прислал Черный князь весточку, значит, свадьба – дело решенное.

Метался Тадек, слышать не желал, и только когда разумный старший брат встал на отцову сторону – согласился, что, видно, и вправду разлучила его несчастливая судьба с юной бяломястовной.

Только все не верил, что предала его Эльжбета, что по своей воле замуж пошла. За Черного-то Влада? За душегубца, лесного зверя? Принудили. Силой под венец ведут…

Этой мысли Тадек не вынес. Как ни держал отец – крикнул седлать. Пусть не заклятье высшего мага – месть, страсть, гордость лошадей погонят. Авось успеет: не к чужой жене – к невесте.

Вышел Войцех на крылечко, глянул, как садится на коня его младший сын, и екнуло в груди. И показалось Войцеху, что отнимают у него часть сердца. Захотелось подбежать, ухватить коника под уздцы, остановить мальчика, вернуть. Видно, стар стал, квашня, а не князь, по-бабьи до слез короток.

Стоял Войцех, молчал, не находило слов расходившееся от тревоги сердце. Умней оказался Лешек. Кликнул мальчика-слугу, приказал девкам поскорее собрать в дорогу еды. Подошел к брату, похлопал по шее коня, а Тадеку вполголоса бросил:

– Поезжай. Обещал верить – верь до последнего. Любит она тебя. Если бы не любила, подсказало бы тебе сердце. А потому поезжай. С моим братским благословением, если оно тебе надобно. А если что, помни, что здесь твой дом. Со щитом или на щите – возвращайся.

Сжалось сердце Войцеха, просило: останови. Да только сам виноват. Не сейчас, почти пять лет назад надо было – сам на коня сажал. Рад бы себя оправдать.

Глава 23

Да как тут оправдаешься.

Юрек ухнул на пол всей тушей, с грохотом ударил коленями о выскобленные доски.

– Где? – взревел Казимеж. – Почему не ищешь?

И огрел Юрека по широкому затылку.

– Ты хоть знаешь, ветров сын, какие дела вокруг делаются, или дальше бабьего подола твоему разуму дороги нет?! Знаешь ли, что за одного Илария…

Юрек так и торчал, лбом в пол, не шевелясь и не отвечая, кверху выпяченным задом. Казимеж в сердцах плюнул себе под ноги да поддел ногой замершего, как зимний жук, провинившегося палочника:

– Давно?

– Да третьего дня… – едва шепнул Юрек.

– Что ж ты молчал, ветров сын! – прикрикнул князь. – Ищут?

Юрек напрягся, но головы не поднял.