Ведьма без имени

Нежное тепло линии покалывало меня, мои пальцы больше не были холодными и медленными. С внезапным шоком я узнала слабое чувство усталости, проскальзывающее в меня, и дернулась от него. Мои плавные сыпучие движения промахнулись. Крошечная щепотка соли испортила мой прекрасный узор, и я замерла. Феликс дернулся, когда мой страх ударил в него. Мне не нужна была помощь Богини для этого, и тревога, что я могла попасть под ее влияние, была легким шоком.

– Рейчел, – взмолился Трент, и я покачала головой.

– Я в порядке, – сказала я, когда закончила узор, не зная, почему Дженкс висел так близко. Он видел, когда я творила заклинания и похуже. Кроме того, я была полностью сокрыта от Богини, даже если бы я должна была стоять на самой высокой башне и кричать, зовя ее. Я была одна, и это причиняло боль, будучи частью чего-то гораздо большего, чем я сама.

Рука Трента нашла мою, и я быстро сжала ее, чтобы сказать ему, что я была в порядке. Он всегда, казалось, знал, когда я думала о мистиках. Они позволяли мне видеть мир вокруг с разных углов и почти постоянно. Отказ от них купил молчание Тритон, таким образом, я знала, что они были реальны, мой шантаж шел в обоих направлениях, поскольку мое молчание защитило и ее тоже.

Я выдохнула, когда последняя струйка соли с шипением посыпалась вниз. Линии пентаграммы засветились слабым жаром от яркого верхнего света. Удовлетворенная, я потянулась к соку осины. Шлифующее чувство стеклянного стопора было знакомо, и я не стала его останавливать, когда прикоснулась к нему стилусом. Тонкий прутик стоил почти столько же сколько сам сок и, как гарантировали, он был из того же самого штата Колорадо, откуда был взят сок: тысяча деревьев, но один генетический организм. Это был мощный символ. Души были так же уникальны как и деревья, но они все возникали из того же самого источника, того же самого начала.

Трент прошептал Дженксу, чтобы тот отступил, когда я помазала две точки пентаграммы. Его пыльца горела, и я посмотрела на толчок соединения возрастающего заклинания, моргнула от блестящих туфель Феликса, закинутых на ручку короткого дивана.

– Прошу прощения, – прошептала я, мой очаровательный голос вышел из горла карканьем. – Ты не мог бы снять его обувь и носки, пожалуйста?

Молодое лицо оскорбленно перекосило, Феликс зашевелился, пока он не сел.

– Ты забыла? – Он посмотрел на Кормеля. – Кормель, ее навыки не соответствуют. Она не вернула ее мне в безвременье, она и сейчас потерпит неудачу.

Кормель уже двигал ноги Феликса, так как Трент, очевидно, не собирался этого делать.

– Дорогой Феликс, – успокоил он. – Твоя душа была неспособна связаться с тобой, потому что ты был в Нине. Морган сделает это, или они и Айви заплатят. Откинься назад.

Барабаны, казалось, исчезли на голос Феликса, и я сделала очистительное дыхание. Кончик стилус в моей руке блестел.

– Обувь? Носки?

Кормель развязывал ботинки, как раз когда Феликс выступал.

– Это моя душа. Эти демонские чары – лишнее. Выпусти ее из бутылки. Она не навредит мне. Она никому не навредит!

Один ботинок был мягко снят, но когда Кормель потянул носок, выражение лица Феликса стало противным.

– Ты украла ее! – кричал он, дергаясь, будто Кормель забрал у него защиту, а не просто носки. – Ты забрала ее у меня. Отдай!

– Она нашла ее для тебя, Феликс. – Кормель расшнуровал другой ботинок Феликса, удерживая лодыжки связанными. – В противном случае твоя душа оказалась бы у Нины. – Его второй носок был снят, и Феликс захныкал. – Помнишь? – сказал Кормель, когда положил руку Феликсу на грудь и заставил его опуститься. – Ты был в безвременье в Нине. Расслабься. Не скидывай шарф с глаз, когда она положит его туда.

Черт побери, если Феликс не будет сотрудничать, это не сработает, и я останусь ни с чем. Мой взгляд остановился на закрытых окнах. Восход солнца был всего через восемь часов, слишком короткий промежуток времени, чтобы сделать большую часть из ничего, если бы мы провалились.

Но Феликс затих в ожидании, его ноги были бледными на фоне абсолютной черноты кромки его штанов. Они выглядели холодными и слишком мягкими для всех людей, на которых он наступал. Они напомнили мне о руках Ала без его перчаток, уязвимых и открытых, всегда спрятанных.

– Удерживай его на месте, – предупредила я, когда склонилась над пространством, чтобы коснуться прутом его ступни, это заставило его подскочить. Я задумалась, будет ли он жалеть, когда душа вернется. Я знала много людей, которые не чувствовали сожаления к тем людям, которым они причиняли боль, и у них были души.

Откидываясь назад, я заметила напряженное беспокойство Трента. Он сожалел. У него была вина. Я видела его несколько раз в ранние часы тусклого утра, сидящего около кровати, ожидающего, когда я проснусь и скажу ему с улыбкой, что он был не плохим человеком.