Ведьма из трейлера. Современная американская мистика

Главная дверь дома когда-то была стеклянной в верхней половине, но этого давно не было, как и досок, прибитых для заполнения этого отверстия.

Эвелин встала, уставшая от того, что память ничего ей не говорила, повернулась, лестница скрипнула под её ногами. На вершине лестницы, куда не могла добраться луна, темнота была густой и неприветливой, но Эвелин рассуждала, что если что-то здесь и могло причинить ей вред, оно могло бы сделать это, пока она спала.

Она поднялась по лестнице, старательно избегая разбитых бутылок и шприцев, оставленных здесь подростками, которые искали безопасное убежище для знакомства с адом, и достигла площадки. Коридор впереди был узким, в окружении дверных проёмов, в которых сами двери отсутствовали, и, возможно, были проданы в качестве предметов старины, чтобы украсить косяки уже новых мест.

В одной из спален лежал грязный матрац, проседающий посередине от тяжести наркоманов, бездомных и дождя.

Другая мебель также была освобождена от своих ящиков и стекла овального зеркала. Хотя какая-то предприимчивая душа и собрала фрагменты последнего и вместе с разноцветными кусочками стекла от разбитых пивных бутылок использовала их для изготовления любопытной и бессмысленной мозаики из осколков на противоположной стене. Получившееся творение выглядело как символ разрушения.

Она двинулась дальше.

Ванная комната была покрыта мхом и плесенью, плитка была зелёной, сама ванна была расколота в нескольких местах.

В детской спальне она остановилась. Злоумышленники осквернили и эту комнату. Она пахла ими. Их подписи были на стене большими стекающими буквами. В расколотой колыбели, слева от луча лунного света, лежала разрисованная кукла, похожая на шлюху. Один её глаз был удалён и заменён крышкой от бутылки, беззаботно вставленной в резиновое отверстие. Презервативы были разбросаны, словно шкуры змей, среди стопок старых газет, пустых бутылок и грязных, смятых спальных мест.

Внезапное чувство сопереживания, возникшее у неё к ситуации, в которой эти нарушители проявили неуважение к памяти того, кто когда-то называл это место домом, заставило её усомниться в любых связях, которые она могла иметь с ними.

Жила ли она когда-то здесь?

Или — менее приятная мысль — была ли она одним из оскверняющих, возможно, добросовестных, тщетно пытающихся убедить своих друзей не делать то, что они делали, но беспомощных сделать что-либо, кроме как подыгрывать, когда они всё равно игнорировали его?

Если бы это было правдой, ей бы хотелось думать, что она могла быть единственным голосом разума, хорошим яблоком среди червивых. Но почему эта версия должна быть более правдоподобной, чем любая другая?

Где-то в тени комнаты начал петь ребёнок.

У Эвелин перехватило дыхание, и она невольно сделала шаг назад, приложив руку к груди.

Она слушала.

Пение было мягким, слабым и совсем не грустным. Вместо этого это была весёлая, праздничная песня, возможно, даже с плохими словами, песня, которую могли придумать только дети вопреки авторитету взрослых, и которую можно было услышать только в отсутствие этого авторитета.

Эвелин склонила голову.

— Всё вокруг темно, и не видно света, — пел ребёнок, — никто не может остановить нас в ночь Хэллоуина.

Эвелин улыбнулась.

— Это наша ночь, это наша улица, дайте нам немного денег или конфет, чтобы их съесть.

Пение становилось всё громче, и теперь Эвелин поняла, что это вовсе не из зала. Голос дрейфовал через пустую оконную раму и через подоконник откуда-то с улицы.

Дети шли.

Светлячок волнения рассеял удушающий мрак внутри неё, и она пошла обратно к лестнице.

Она услышала ещё звуки в доме. Пока она шла, внезапно она ощутила, что светлячок её волнения превратился в рой, который освещал её изнутри.

Она пришла сюда не одна. Там были и другие.

Это была шутка. Нет, не шутка. Игра. Чэд и… как её звали? Джессика! Да, так и было. Чэд и Джессика, и кто-то ещё, чьё имя она не могла вспомнить, но верила, что, как и другие, оно придёт к ней. Это была игра, правила которой ускользали от неё на данный момент, но там был смех и пение, и она не была одна. Воспоминание об этом сделало её бодрствование ещё более терпимым. Да, они привели её сюда и оставили здесь, но они вернутся. Она подозревала, что это было частью игры. Возможно, это был вызов. Остаться одной в страшном доме на ночь.

Она закрыла глаза, увидела неподвижные изображения улиц, покрытых листвой, влажных тротуаров, машин с осенними листьями, зацепленными за стеклоочистители.

Незнакомая дорога…

Она почувствовала, как напряжение спадает с её плеч, но она так и не понимала, почему была здесь. Вздохнула, желая, чтобы у неё была сигарета или, возможно, журнал, что-то, что могло бы убить время.

Игра. Вызов.

Сладость или гадость.

Ответы шли, воспоминания плыли перед её глазами. Медленно, так медленно, но они были там. Она была приманкой, приманкой для детей, которые смотрели на этот старый, гниющий дом как на игрушку, катализатор ложного страха, о котором они позже будут хихикать липкими пальцами и шоколадными зубами, когда будут сидеть, купаясь в голубом свете от телевизора.

Страшилка на ночь.