Ведьма с Вишнёвой улицы (СИ)

Мадам Корри, у которой я училась танцам и умению выживать в мире людей, любила повторять, что дети — это чистые листы бумаги, души сильфов и фэйри в человеческом теле, способные видеть невидимое и допускать существование невероятного. И все мы — волшебные няни, странные потусторонние друзья, чудовища и чуды, древние боги и мелкие домашние божества — живы лишь до тех пор, пока они верят в нас. «Сделай так, чтобы в тебя верили, девочка моя, — говорила мадам Корри. — Напиши книгу о своих приключениях, создай новую легенду с собой в главной роли, очаруй, напугай, но заставь считать себя реальной». Помнится, я вначале долго смеялась, когда узнала, что все сказки для человеческих детёнышей написаны отнюдь не людьми.

А сейчас, на Вишнёвой улице, кто-то или что-то давно забытое очень хочет войти в историю, обрести новую плоть. И судя по всему, история эта обещает быть очень страшной. Просто потому, что напугать быстрее и в какой-то мере даже эффективнее: плохое и ужасное помнится дольше, пересказывается шёпотом у огня, обрастает новыми подробностями, становится явью.

Задумавшись, я не замечаю, как дохожу до перекрёстка. Здесь, на углу Вишнёвой улицы, любит стоять один из моих давних знакомых — Спичечник. Он продаёт спички и рисует на тротуаре дивные картины. Спички нужны всем, а рисунки смывает первым же ливнем. Я не знаю, куда девается Спичечник зимой, когда улицы превращаются в месиво из грязи и снега. Я очень надеюсь, что он уходит жить в какой-нибудь из нарисованных миров. Во всяком случае, однажды я показала ему, как это делается.

Сегодня Спичечник непривычно хмур. Он не улыбается прохожим, а тротуар под его ногами пуст.

— Здравствуй! — говорю я и легонько, кончиками пальцев, касаюсь его щеки.

Спичечник кивает мне. У него усталый вид, а под глазами залегли глубокие тёмные тени.

— Вы чувствуете, Мэри, как что-то приближается? Может быть, гроза?

Я нюхаю воздух. Пахнет пылью, старым пергаментом, сыростью, но не грозой.

— Всё вокруг стало таким серым, — говорит Спичечник. — Словно у мира забрали все его краски. И мои мелки крошатся в пальцах раньше, чем я успеваю что-нибудь нарисовать.

Я смотрю вниз. Асфальт у наших ног покрыт паутиной крошечных трещин. Так у мима трескается на лице старый грим; так пламя комкает листок бумаги, превращая его в пепел; так истончаются грани реальности, когда через них проглядывает что-то… Что?

— Покажи мне! — прошу я Спичечника. — Я знаю, ты можешь. Просто нарисуй.

Он смотрит на меня карими преданными глазами собаки.

Собаки!

Миссис Ларк! Эндрю!

Где-то поблизости пролилась жертвенная кровь. Ну конечно.

— Пожалуйста!

Я уже готова пообещать Спичечнику лоскут лебединой рубахи виллы, птичью косточку, которая отпирает все на свете замки, волшебную золотую монету под язык. Отчаянье переполняет меня.

— Вы не знаете, о чём просите, Мэри. Но ради вас… — он опускается на колени, достаёт из кармана куртки картонную коробку с мелками. — Я попробую.

Железным наконечником зонтика я очерчиваю вокруг нас невидимый круг. Никто не войдёт сюда и ничто не выйдет отсюда.

А также мне потом не придётся объяснять своё странное поведение. Ведь не пристало леди становиться на четвереньки рядом с сомнительными молодыми людьми, рискуя порвать чулки и испачкать подол восхитительного синего платья.

Но я всё это проделываю.

Я чуть ли не носом утыкаюсь в потрескавшийся асфальт, на котором Спичечник выводит ломаные линии, растирая их где пальцами, где рукавом. Разноцветный рисунок почти на глазах выцветает, становится чёрно-белым, ломким и зыбким. От него веет холодом. Не морозным — могильным.

Это — Холм. И густые тени клубятся у его подножья.

***

Сестра моя, плоть от плоти ветра, кровь от крови земли. Ты нашла меня. Я чувствую твоё жаркое взволнованное дыхание, даже находясь за несколько миль от тебя. Мокрая глина тяжело давит мне на грудь, волосы проросли корнями в земное чрево, — приди, освободи меня.

Но ты слаба, как же ты слаба, сестра моя! Даже для того, чтобы увидеть меня, тебе понадобилась помощь мальчишки. Интересно, что ты пообещала ему взамен? Клочок рубахи висельника? Вилочку и крючок из вываренной в полнолуние чёрной кошки? Могильный камешек под язык?

Неважно.

Ты не придёшь спасать меня. Ты не захочешь, даже если б могла. От тебя пахнет железом и человеком, а твои полые птичьи кости годятся лишь для того, чтобы болтаться между землёй и небом, вздрагивая от порывов ветра. Я не найду в них жизни, не напитаюсь силой.

Но не пытайся мне помешать. Не стой у меня на пути. Не становись замком на дверях моей темницы.

Иначе я уничтожу тебя.

***

Миссис Банкс встречает меня на пороге.

— Мэри опоздала к ужину, — говорит она, поджимая губы. — Дети весь день предоставлены сами себе.

Я чувствую, как закипаю, но изо всех сил пытаюсь быть вежливым и поддержать беседу.

— Ох уж эти няни! Удивительно будет, если она вообще вернётся.

Лицо миссис Банкс покрывается некрасивыми красными пятнами.

— Вы хотите сказать, что я — плохая хозяйка и не могу приструнить слуг?