Ведьма с Вишнёвой улицы (СИ)

Я вздыхаю, предчувствуя скандал. Если бы только удалось проскользнуть в гостиную и отгородиться от неё вечерней газетой!

— Вы замечательная хозяйка, дарлинг, слуги от вас без ума.

— Понятно, я слишком мягкотелая, и не могу настоять на своём. И опять по всему дому боярышник! У меня от него начинается мигрень! — миссис Банкс с рыданиями прижимает к лицу кружевной платочек. — Вот и вы задерживаетесь на работе, только чтобы не идти домой! Ужин уже остыл!

— Я поужинал в пабе, дарлинг. Лучше бы я этого не говорил.

Истерика миссис Банкс продолжалась долго: с воздеванием рук и хлопаньем дверьми, со швырянием на пол стопки журналов и угрозами сейчас же, сию минуту, оставить меня пропадать от одиночества, забрать детей и уехать к маме в Йоркшир.

— Прогулка пошла бы вам на пользу, дарлинг, — успел глубокомысленно вставить я, когда крики затихли.

И истерика пошла на второй виток. Выяснилось, что я — плохой, бессердечный муж, чёрствый отец, который только и думает, как избавиться от жены и детей, чтобы развлекаться по пабам со всякими там…

Внезапно миссис Банкс прервалась на полуслове, потом побледнела и, комкая в руках окончательно растерзанный платок, сухо обронила:

— Хорошо. Приятного вам вечера, мистер Банкс. Кстати, если вам интересно, мальчишки Робертсона тоже нет на своём месте со вчерашнего дня. Его тётушка Брилл вся извелась. Утром будете сами чистить свою обувь.

И миссис Банкс, неестественно выпрямив спину, скорбно удалилась.

Я шумно вздохнул. Истерика закончилась бойкотом, а это, по крайней мере, не так выматывает.

В камине потрескивал огонь, и чайник на столе в гостиной ещё не совсем остыл, и булочки с корицей не успели подсохнуть в корзинке. Я почувствовал себя почти счастливым, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

И старался не обращать внимания на нервные гулкие шаги над головой, от которых слегка покачивалась люстра.

Видимо, миссис Банкс решила унести свои обиды на второй этаж.

***

Когда я выныриваю из рисунка, вокруг уже зажигаются газовые фонари.

У Спичечника идёт носом кровь, но он улыбается мне обычной чуть виноватой улыбкой. Не тратя время на поиски платка, я вытираю ему лицо подолом платья.

Ни одной капли не должно упасть на рисунок. Ей пока хватит.

— Мэри, вы ради меня испортили платье! Я никогда этого не забуду!

— Лучше помоги мне.

Я торопливо сгребаю вокруг себя вишнёвые лепестки, фантики от конфет и остальной мелкий городской мусор. Рисунок нельзя оставлять до утра, слишком живым он получился.

— У тебя есть чем зажечь огонь?

— Пожалуйста, леди. Один шиллинг пачка.

Спичечник галантно протягивает мне образец своего товара, и я хмыкаю, оценив иронию положения.

Полкоробка спичек мы тщательно укладываем поверх мусора и поджигаем.

Линии рисунка корчатся в огне.

Это хорошо. Пусть Она знает, что я не сдамся.

Когда догорает последний фантик, я поднимаюсь с асфальта.

— Вы уже уходите, Мэри? — Голос Спичечника звучит грустнее обычного.

— Да, мне пора.

— Что там было, за гранью?

— Смерть. Не-жизнь. Жажда возвращения. Не думай об этом, дорогой. — Я нежно целую Спичечника в лоб. — Спасибо за помощь.

— Мэри… — выдыхает он.

— Мне пора.

***

Госпожа снова зовёт меня. В её голосе угроза, и боль (моя постоянная спутница) тугим змеиным телом мгновенно обхватывает виски. Сожмёт-отпустит, будто играет.

Госпожа торопит.

Ей надоело ждать.

Она говорит, что найдёт другого, более покладистого и верного слугу, который сможет исполнить её маленькую просьбу.

Жизнь за жизнь.

Курица бьётся в предсмертной агонии на кухонном столе — для того, чтобы мы впитали в себя частичку её жизни. Корова, поившая нас молоком, молчаливо и покорно ложится под нож.

Все мы должны чем-то жертвовать.

Было бы лучше, если бы Госпожа забрала мою никчёмную жизнь, но ей нужна другая. Другие.

Скоро солнце станет слишком ярким, и Госпожа потеряет силу.

Значит, нужно спешить.

***

Ещё на подходе к дому чувствую: произошло неладное. След нечёткий, размытый, но защитный круг, ради которого я трудилась не покладая рук, разорван.

Я открываю дверь своим ключом, машинально провожу рукой по косяку, проверяя. Так и есть: на двух гвоздях из пяти застыли капельки запёкшейся крови. На крошечных гвоздиках, самых маленьких среди остальных. Шестой гвоздь выпал и валяется на коврике. Я помню, каким именем нарекала его.

Из гостиной тянет сладким запахом дурман-травы. Мистер Банкс спит, откинувшись на спинку кресла, на подбородке у него застыла тонкая дорожка слюны. Будить бесполезно: к утру проснётся сам, и даже не вспомнит.

Если, конечно, я сумею вовремя предотвратить беду.

Миссис Брилл с порога кухни сверлит меня ненавидящим взглядом.

— Где миссис Банкс? — спрашиваю я её.

— Ушла, — отвечает, будто плюёт мне в лицо.

— Куда?

Рот миссис Брилл расплывается в щербатой усмешке, острые резцы в свете лампы кажутся зелёными:

— Ты уже не догонишь, ведьма.

Я пристально смотрю в зрачки кухарки семейства Банкс. В огромные, на всю радужку, пугающие зрачки Зеленозубой Дженни.