Ведьмин коготь

– Логично, – согласился Алик Фрунзевич. – Наш разговор может продолжиться только после того, как я увижу ваш паспорт. Вы можете приехать ко мне домой – на улицу Ванеева, 3? Это ведь от Высокова довольно близко.

– Нет, – буркнул Трапезников. – В смысле, близко, но приехать не могу. Мне надо переодеться. Я всю ночь пролежал без сознания в траве, весь вымок от росы. Мало того что трясет, да еще и вид самый подозрительный. Еще заберут в полицию, тогда я никому помочь не смогу. Приезжайте сами ко мне на улицу Минина, 6.

– Вы же говорили, что находитесь на Вишневой, 40! – насторожился Алик Фрунзевич.

– Да, именно там я и провел ночь среди васильков и флоксов, – буркнул Трапезников. – Но это старый дом моей двоюродной бабки, куда я приехал с Женей, увозя ее от Верьгиза, который собирался ее убить или сначала изнасиловать, а потом убить.

– Ничего себе… – выдохнул Алик Фрунзевич в трубке.

– Вот именно, – согласился Трапезников. – Я боялся, что Верьгизу известен не только ее, но и мой адрес, вот и пытался скрыться, но вместо этого как раз ему и попался. Наверное, он следил за моим такси. Но все мои вещи находятся в моей квартире.

– Давайте так, – предложил Алик Фрунзевич. – Я сейчас же приеду к вам на Вишневую и отвезу на Минина. По пути мы постараемся все обсудить и решить, что можно сделать, чтобы выручить Женю. Как вам такое предложение? Я буду у вас через десять минут, не больше.

– Хорошо, – пробормотал Трапезников. – Но вы… вы почему помогаете Жене? Вы ее любовник?

– С ума сошли, нет, конечно, – проворчал Алик Фрунзевич, и Трапезников почему-то подумал, что этот человек вдруг почувствовал острое сожаление оттого, что вынужден так ответить.

Сырьжакенже, наши дни

Верьгиз, облаченный в свой серый балахон, вышел на берег Лейне и долго стоял, глядя на светлую спокойную реку. Его слуха порою достигал странный шелест, похожий на едва уловимый шепот. Он с детства помнил рассказы стариков, мол, это шепчутся души утонувших в Лейне девушек. С тех пор шепот явно стал громче – ведь обитательниц дна Лейне прибавилось – в том числе и стараниями самого Верьгиза.

Рассвет еще не наступил, хотя темнота слиняла с небес, и она безмятежно отражалась в воде. Верьгиз снял с шеи «ведьмин коготь», доставшийся ему в наследство от бабки Абрамец, а той – от ее отца, а тому еще от кого-то… и так до самой первой ведьмы в их роду, положил его на траву, прикрыл своим балахоном от чужого глаза и, оставшись обнаженным, пошел к воде. Шагнул в волны и замер. На фоне светлой реки его поросшее густым волосом тело казалось особенно темным, а кожа на приметном, сантиметров в десять длиной, хвостике, выросшем на копчике, была сплошь черной, хотя на хвосте не было ни единого волоска.

Он провел ладонями по своему шерстистому телу и криво усмехнулся: похоже, будто на нем и впрямь верьгизэнь кедь – волчья шкура. Ничего, значит, не замерзнет в студеной воде!

Лейне питалась подземными ключами, и если днем ее нагревало солнце, то за ночь она сильно остывала, поэтому кожа Верьгиза даже под шерстью все-таки покрылась мурашками, мышцы зябко поджались, но это было неважно – мысли его были о другом.

Он злился на себя, очень злился!

Аптюк чирь кедь, дурак косорукий, ругалась иногда бабка Абрамец, когда у внука не получалось что-нибудь из того, чему она его в детстве учила, и вот сейчас Верьгиз сам себя так назвал.