Ведьмин коготь

Женя смотрела расширенными, испуганными глазами, вся красная, но молчала и не делала попытки вырваться. Как будто руки себе отрывал, с такой болью и неохотой Трапезников поставил ее, наконец.

– Здо-о-орово, – хрипло протянул кто-то рядом, и он вспомнил о Гарьке.

Тот стоял, разинув рот, и мутная жидкость выливалась из забытого стакана.

Трапезников придвинулся к Гарьке:

– Выведи нас отсюда, слышишь? Проведи нас через лес к дороге, за пастбище, помнишь, где меня Чипаня гоняла, только еще чуток дальше? Я там машину оставил, в лесу спрятал. Заплачу – сколько запросишь. Верьгиз нас ищет.

– А у тебя с Верьгизом что-то поперек? – испуганно вытаращился Гарька, и голос его, видимо, с перепугу сел до хрипа. – Тогда нет, не пойду против Чертогона!

– Ты уже пошел против него, когда помогал мне удрать от Чипани, – возразил Трапезников. – И что, тебе нравится, когда он бьет тебя по морде и называет «карь»? Кстати, это что за словечко такое гнилое?

– Карь – значит лапоть, – пробормотала Женя. – Я его где-то слышала, не помню! А за что он вас так называет? За что бьет?

Гарька опустил глаза и захрипел еще сильнее:

– Да машину одну забыл отогнать, вот он и влепил. Думаешь, меня одного? Он в Сырьжакенже царь и бог. Его все боятся… Я не пойду, нет! Он с меня шкуру с живого сдерет!

– Ага, на лапти лыка надерет! – сорвался Трапезников. – Ладно воду в ступе толочь, я ведь тоже могу напугать, и хорошо! – Он выхватил пистолет и наставил на Гарьку.

Тот замер, вытянув шею.

– Че, пальнешь? – спросил недоверчиво.

– Че, проверим? – передразнил Трапезников. – Пошли! Ты же не тварь какая-нибудь, ты не карь лыковый, неохота мне тебя губить.

Гарька зажмурился, весь перекосившись:

– Не тварь, не карь… – Вдруг подобрался, выпрямился, но по-прежнему хрипел и не смотрел в глаза: – Ладно, пошли. Давайте за мной, да живо!

Юркнул в сарай, Трапезников и Женя – за ним. Пересекли низкое просторное помещение с полками по стенам. Полки были сплошь уставлены стеклянными и пластиковыми бутылками, полными желтовато-зеленой жидкостью.

– Это пеньковка? – прыснул Трапезников, которому вдруг стало смешно.

– В том числе, – буркнул Гарька.

Сорвал с полки одну, особенно жуткого желтого цвета, проворно выбил пробку, сделал несколько глотков, передернулся, аж ужом взвился, аж слеза прошибла и голос сел:

– Желаете отпробовать? Знаете, как забирает! Глотнул – и море по колена, тропа прямая, болото высыхает, а ветка крепка, будто мост.

– Спасибо, в другой раз, – буркнул Трапезников, оглядываясь на Женю.

Ему-то было смешно от этого цирка, еле сдерживался, чтобы не расхохотаться, не хотел Гарьку обидеть, а Женя побледнела, глаза в пол-лица, губами шевелила, словно хотела сказать, но не решалась, но вдруг выдавила:

– Что это значит – ветка крепка, будто мост?

– Да так, поговорки, ну вроде тоста, – пожал плечами Гарька. – Типа, так выпьем, чтобы ветка под нами всегда была крепка, как мост!

С точки зрения Трапезникова, тост этот больше подходил для приматов, а не для людей, однако он промолчал. Тем временем Гарька сделал еще несколько жадных глотков, вновь заколдобился, как тот дед Ромуальдыч, и отшвырнул опустевшую бутылку.

Выбежали из сарайчика, оказались во дворике, обращенном к лесу. Забор высокий, калитка в створке ворот была примотана к скобе железной цепью.

– А почему она пеньковкой называется? – спросил Трапезников, пока Гарька распутывал старательно накрученную железяку.

– Известно почему, – хмыкнул тот. – С ночи рубишь дерево, какое покрепче, расковыриваешь пень, выливаешь туда литры три самогона и накрываешь сверху чем ни попадя, чтобы дождь не мочил, а наутро приходишь и выцеживаешь настойку. Конечно, немалое количество дерево в себя вбирает, но уж что останется – первейшая пеньковка получается, силы и крепости необычайной!

Трапезников и Женя переглянулись. У нее по-прежнему были огромные глаза и губы шевелились, словно что-то хотела спросить, да не решалась, а может, молитву шептала, Трапезников не мог понять.

– Чего заборы такие ладите высоченные? – пробормотал он, нетерпеливо глядя, как Гарька возится с цепью. – Не перемахнешь!

– А чтоб медведь не зашатывался, – пояснил Гарька. – Знаешь, как они на пеньковку идут? Сперва весь пень высосут-вылижут чуть не досуха, а потом по нюху ну искать! Вот и лезут в те дворы, где она хранится.

– Сюрреализм какой-то, – буркнул Трапезников. – Сколько ж ты деревьев загубил ради своей пеньковки, а, Гарька? – И вдруг сообразил: – Слышь, Гарька, а ты ведь врешь?

– Ну что, не любо, не слушай, как говорится, и не всякому слуху верь! – прохрипел Гарька и наконец-то открыл калитку, сразу за которой открывалась узкая дорога, испещренная коровьими следами. Видимо, здесь не раз и не два прогоняли стадо. За дорогой косматился, шевелился под ветром лес, и Гарька кинулся туда, вроде не разбирая пути, но через несколько шагов Трапезников понял, что они бегут чуть приметной тропкой.

Оглянулся – калитка так и осталась отворенной, зияла в ровном заборе, как выбитый зуб.