Ведьмин век. Трилогия

Иллюзия пропала, стоило Ивге отпереть калитку: Клавдий был дома. Никогда прежде он не бывал дома в этот час; он сидел во дворе, на скамейке-качалке, накинув куртку на плечи поверх свитера грубой вязки, и смотрел в пространство, и не слышал, как открывается калитка. Это было так дико, что Ивга споткнулась и остановилась.

Он будто спал с открытыми глазами. Не думал, не вспоминал – нет, просто располагался во времени, существовал, плывя по течению. Ивге стало страшно – как будто на месте Клавдия помещалась на скамейке гипсовая статуя.

– Клав…

Он повернул голову. Улыбнулся, глаза оживились:

– Привет, будешь ужинать? Хочешь, поедем куда-нибудь?

– Нет, – она подошла и остановилась рядом. – Ты…

– Я спокоен, доволен жизнью и ни о чем не жалею. Что еще ты хотела спросить?

Ивге иногда хотелось бы, чтобы он не читал ее вот так, будто книгу.

– Ты не выглядишь как довольный жизнью человек.

– Потому что я должен адаптироваться к смене ритма, это же естественно… Мне все время приходится тормозить себя и удерживать, я учусь спокойному созерцанию, я отказываюсь от контроля. Я бы хотел заняться спортом, или приготовить мясо на углях, или научиться ловить рыбу, или завести гусей…

– Гусей?!

– Была бы прекрасная замена Совету кураторов, – сказал он без улыбки. – Гуси бы кидались на меня и шипели, я гонял бы их хворостиной и натравливал друг на друга… Во дворе стало бы шумно и весело…

Он запнулся на секунду и продолжил почти без паузы, тем же тоном:

– Знаешь, я, пожалуй, изменю свое решение. Да-да, я все-таки поеду на круглый стол и устрою там «шумно и весело», раз уж с гусями пока не сложилось. А потом мы с тобой можем поужинать в городе. Хочешь?

* * *

– Почему мы считаем себя умнее предков? Почему-то предки избегали ведьм, удаляли их из общества, изгоняли, запирали – а мы терпим квоты на ведьм в университете?! Когда отличный абитуриент сдает на хороший балл и остается за бортом, потому что по квоте – по предписанию! – мы обязаны взять, видите ли, ведьму?!

Клавдий вошел в студию посреди эфира, и звукооператор едва успел пристегнуть ему на пиджак микрофон-петлицу. Ведущая хищно обрадовалась, появление здесь Клавдия было для нее профессиональной удачей. Ректор университета закашлялся посреди своей речи и покраснел, как томат. Скандальный политик, сидящий напротив, не мог спрятать раздражения. Публика на импровизированных трибунах оживилась. Клавдий механически отметил, что ни среди гостей, ни среди зрителей в студии нет ни одной ведьмы.

Он уселся на свободное место. Все камеры в студии уставились на него, забыв о ректоре, который все никак не мог откашляться.

– Господа, никому не надо представлять… – начала ведущая.

– Дайте же мне закончить! – выкрикнул ректор.

Клавдий зевнул, деликатно прикрыв рот ладонью. Не потому, что хотел кого-то оскорбить, а просто скука, чуть было развеявшаяся по дороге, накрыла его заново и сделала цветной мир черно-белым.

Ректор сорвал с себя микрофон и выбежал из студии. Его демарш остался почти незамеченным. На Клавдия посыпались вопросы:

– Господин Старж, как расценивать вашу отставку, как победу или как поражение?

– Что вы почувствовали в момент танковой атаки на площади?

– Кто, по-вашему, будет новым Великим Инквизитором?

– Вы признаете, что своими действиями привели Вижну на край пропасти?!

Га-га-га, кричали гуси на зеленой лужайке, и хлопали крыльями, и тщетно пытались его ущипнуть. Он отвечал, не повышая голоса, не роняя с лица снисходительной улыбки, почти не думая и уж точно ничего не чувствуя. Га-га-га…

Ивга знала его, оказывается, лучше, чем он сам себя знал. Когда она спросила: «Как ты будешь теперь жить», он был слишком опустошен, чтобы понять смысл вопроса.

«Я пытался оставить свое ремесло. Я знал, что оно неблагодарно, жестоко и грязно. Я прирожден к нему, как никто другой…»

С каждой минутой его потеря догоняла его, а жизнь отдалялась, как огни уходящего поезда, и он понимал все яснее, что ответа на вопрос Ивги, пожалуй, не существует.

* * *

Вкуса еды Эгле не запомнила. Они поужинали в молчании и так же молча вернулись в квартиру, снятую для Мартина Инквизицией. Эгле, приняв душ, легла под неуклюжее, слишком теплое одеяло и зажмурила глаза.

Она слышала, как Мартин ходит по комнате, как он подолгу стоит у окна, как задергивает шторы. Она почувствовала, когда он подошел совсем близко; постоял, неслышно дыша, потом сел рядом на краешек постели.

Положил руку ей на затылок – очень осторожно, едва касаясь. И хлынули мурашки – теплые, почти горячие, как из минерального источника, таким потоком, что Эгле задрожала:

– Не убирай…

Он плотнее прижал ладонь к ее волосам. Мурашки потекли сквозь Эгле, будто звезды, колючие, острые, забирающие сознание, оставляющие мгновенную, бездумную, невесомую радость.

Эгле взяла его ладонь обеими руками – левую, с вертикальным шрамом. Притянула Мартина к себе, начала расстегивать его светлую рубашку, пуговицу за пуговицей, будто играя гамму.