Ведьмин век. Трилогия

Запустила ладони ему под майку. Провела по гладкой прохладной коже. Нащупала еле ощутимый шрам на спине – похожий на косую звезду. Опустила руки ниже, еще ниже, наткнулась на пояс брюк. Держась за пояс, как спелеолог за спасательный трос в самой темной пещере, добралась до ременной пряжки и не сразу, но расстегнула ее. Потянула вниз молнию.

– Давай я сам, – пробормотал Мартин. – Мне так непривычно…

– Нет, – сказала Эгле. – На этот раз я, я буду тут главная.

* * *

Кажется, ей удалось его удивить этой ночью. Впервые за всю историю их отношений она не дала ему быть лидером в постели – хотя он поначалу и не мог это принять. Но желание близости и примирения было в нем сильнее, чем стереотипы и привычки, он сдался – и, кажется, не пожалел. Теперь лежал рядом, наконец-то совершенно расслабившись, с полуулыбкой на губах, смирный, мирный, счастливый. Эгле чувствовала тепло его кожи, больше не бьющей колючими искрами, запах его волос, ритм его дыхания.

– Жалко спать, – сказал он шепотом. – Неохота… закрою глаза, и все кончится, а я не хочу.

– А потом опять будет вечер. И я никуда не денусь. И ты никуда не денешься.

Он потянулся к ней под одеялом и обнял, но не страстно, а ласково:

– Поклянись, что ты никуда не денешься.

– Март, родной, ну конечно же… Хорошо, клянусь. Я клянусь, что никуда не денусь и всегда буду с тобой.

Он зажмурился:

– Я чувствую себя пьяным. Хмель в голове. Эйфория. В последний раз такое было… ты не поверишь. Я был школьником, в театре, и очутился в герцогской ложе, потому что Эльвира, дочь герцога, ко мне неровно дышала, но я тогда этого не понимал. А там огромная комната, вроде как преддверие ложи, закуски, напитки, хоть банкет устраивай… А я рвусь смотреть балет. А она чихать хотела на классический танец, на гениальную музыку… Она такая: «Ма-артин, у меня шоколад в ладони расплавился», а я: «Скорее в ложу, уже увертюра!»

Эгле захохотала:

– А что за шутка с шоколадом? Это эротично должно быть, да?

– Была у них какая-то затея для посвященных, ну, подростков определенного круга, с шоколадом, который надо было слизывать… Я ей предложил салфетку, причем от чистого сердца. Она сперва разозлилась, потом поменяла тактику и напоила меня шампанским. Второго акта я не помню, рубашка потом была в шоколаде, но мы не целовались, это точно, я бы такое не забыл…

Он замолчал и вдруг погрустнел – как будто опустился тяжелый полог.

– Что-то не так? – Эгле задержала дыхание.

– Воспоминания ходят бок о бок, – сказал Мартин. – Смешное, забавное… и другое. Я ведь пошел в этот театр, чтобы увидеть Дафну. Она как раз сбежала, не отвечала на звонки, я хотел посмотреть, как она танцует на сцене…

Эгле молча, крепко обняла его.

– …А она появилась на полминуты у самой дальней кулисы, – пробормотал он. – Я с трудом ее узнал, девочки все были одинаковые… От грусти, от разочарования я позволил Эльвире меня напоить.

– У балетных огромная конкуренция, – сказала Эгле. – Ученицу никто не выпустит в заглавной партии… Спи, Март. Спи, любимый. Завтра будет новый день, и мы начнем все сначала.

* * *

Когда Эгле наконец-то разлепила глаза, он стоял у окна, спиной к ней, глядя на серый городской пейзаж – прямые улицы, квадратные газоны, чуть присыпанные снегом. Тяжеловесные здания, уже сто лет назад казавшиеся нелепыми. И на горизонте – горы, конечно. Горы в дымке.

Мартин стоял, уставившись в окно, впав в оцепенение, будто забыв, что собирался делать. Из одежды на нем были только трусы, в опущенной руке он держал полосатый галстук, чистая рубашка висела рядом на стуле.

Эгле несколько секунд смотрела на его спину – на едва заметный шрам, похожий на татуировку, как если бы лед, разбитый чем-то острым, моментально затянулся снова. Он почувствовал ее взгляд и обернулся с улыбкой:

– Доброе утро.

На его ногах выше колена чернели кровоподтеки.

– А это что такое? – Эгле села в кровати. – Это что, я так тебя?!

– Ну что ты, – он проследил за ее взглядом, – это ерунда… Это Лара Заяц брыкалась, пока я подсаживал ее в вертолет…

Умиротворение, снизошедшее на него ночью, рассеялось, оставив только озабоченность:

– Все изменится. Я превращу спецприемник в человеческое место, я умею. И эту девчонку я превращу в человека.

Он опустился на край постели, склонился, щекоча упавшими на лоб волосами, поцеловал в щеку. Эгле почувствовала запах снега, мороза, свежего ветра, поймала Мартина за руку и не позволила больше встать:

– Ты же понимаешь, что она… не со зла?

– Эгле, я знаю о ведьмах больше, чем ты, – он осторожно высвободился. – Не волнуйся.

Эгле смотрела, как он одевается. Как повязывает галстук перед зеркалом – скучный полосатый галстук. Она не выдержала и спросила ревниво:

– А где тот, с осьминогами?

– Осьминоги для торжественных случаев, – он опустил воротник рубашки. – Помнишь, ты мне рассказывала про традиции инквизиторского костюма: в герцогский дворец – с золотыми обшлагами и золотой цепью, во Дворец Инквизиции – с красными обшлагами, на Совет кураторов – в галстуке с осьминогами…