Ведьмино яблоко раздора

На том мы и сошлись – Федьке досталось золотое яблоко, а мне штопор и браслет.

Предложенный мною маршрут, конечно же, нам не помог. Это я только хорохорился, что ориентируюсь в пространстве и вообще в голове у меня компас, как у птицы. На самом деле я не был уверен в выбранном направлении, но раскисать было нельзя. Воодушевление, с которым мы ринулись на свободу, быстро прошло. Не обнаружив развилки, которую мы нанесли на свою «карту», мы поняли, что рассчитывать на нее стоит едва ли. Мы тыкались в стены, как слепые котята, заходили в тупики, но все равно упрямо продолжали искать выход. Уж очень хотелось жить, и, может, поэтому нам все-таки удалось его найти. Какое это счастье, увидеть во тьме луч света! Вконец выбившиеся из сил, мы с Федькой еле держались на ногах, но как только за очередным поворотом забрезжил свет, мы рванули к нему, как спортсмены к финишу.

Уже давным-давно рассвело, солнце поднялось высоко над лесом. Диверсанты ушли, и духу их не осталось. А может, и не ушли, а затаились где-нибудь. Но мы их уже не опасались, теперь у нас была другая забота – как бы не попасть под трибунал.

– Про то, что в пещере заплутали, – ни слова, – сказал я.

– Само собой. Скажем, что диверсантов выслеживали.

– Угу. И упустили. Мало того что из госпиталя ушли, так еще и фашистов прошляпили. То-то особист обрадуется.

– Ну а что ты предлагаешь? – взорвался Федька.

– Не знаю. Подумать надо.

Мы почти дошли до госпиталя, но ничего путного так и не придумали. Я еще в пещере сообразил, что золотое яблоко до добра не доведет. Матовое, с тонким хвостиком, и неожиданно тяжелое – в нем золота было столько, что хватило бы на три трибунала.

– С цацками лучше не попадаться. Давай их где-нибудь спрячем от греха подальше, – предложил я.

Федька был со мной согласен. Он уже видел, как отправили в штрафбат солдата за невесть откуда появившийся у него червонец.

Место, куда спрятать трофеи, выбирать было некогда, и мы зарыли их прямо под тем же платаном, возле которого стояли.

– Все, с Богом. Авось пронесет, – сказал я.

– С Богом, – сказал Федька, – только не верю я в него.

– А я верю. Иначе я бы сейчас здесь не стоял, а сгорел бы в самолете еще при первом своем боевом вылете.

– Бог есть, я в этом не сомневаюсь, – серьезно сказал дед Лесас. – Это он нас тогда вывел из пещеры и спас от трибунала. Летчики в войну долго не жили, они априори считались смертниками, а я всю войну летал, сто лет мне уже скоро будет, и я все еще жив. Я вот что думаю. Там, в небе, к Господу ближе, и он слышит лучше, надо только просить. Я и просил, умолял оставить в живых, когда падал в подбитом самолете. А другие стеснялись просить, нательные кресты прятали. Потому что в Советском Союзе нельзя было быть верующим, верующих не принимали ни в партию, ни в комсомол.

Антонис был с дедом согласен. Он сам штурман с пятнадцатилетним стажем, всегда знал, что, когда поднимаешься в небо, становишься ближе к Богу. И от этого Бог спрашивает с него больше, чем с других.

Санкт-Петербург. Январь

Яся не понимала, нашли преступника или нет. В полиции им ничего толком не объясняли, только вызывали к следователю и задавали вопросы, по которым они потом всей семьей строили собственные версии и догадки.

Николай, оказывается, Аиду не убивал, в ее смерти виновен другой человек – так Ясе сказала Дарья Альбертовна. К ним на Песчаную приходил капитан. Он предъявил для опознания фоторобот какого-то мужчины, которого видели в Разметелеве незадолго до смерти бабушки. Ни Дарья Альбертовна, ни Тома его не опознали. Может, он вовсе ни при чем; приехал в поселок по своим делам и к их дому даже не приближался, а может, это и есть преступник. А то, что его никто из Лакришевых не видел, еще ни о чем не говорит – на то он и преступник, чтобы действовать осторожно.

– А какой он, этот мужчина с фоторобота? – спросила Яся. Ей уже звонили из розыска, чтобы она пришла к капитану Зозуле для беседы. Тоже ведь предъявят фоторобот для опознания, так что представится возможность полюбоваться на этого красавца. Но это будет завтра, в десять утра, а узнать хочется сегодня.

– Да такой… нестарый – годов ему где-то тридцать пять. Лоб у него высокий, лицо интеллигентное, но не как у книжного червя. Чувствуется, что мужик крепкий. Симпатичный. Но чернявый – не русский, в общем, – заключила Дарья Альбертовна.

У Яси екнуло сердце. Чернявый, крепкий, симпатичный, с высоким лбом… Антон порывался приехать в Разметелево, адрес спрашивал. И еще. Антон ей позвонил четвертого января и пригласил на свидание. Как раз после того, как ей сообщили про бабушку. Она, конечно же, отказалась – какое тут свидание, когда горе в семье? Так Антону и сказала. Как ей показалось, на сообщение о смерти Аиды Антон отреагировал слишком уж эмоционально, будто знал ее лично. Потом стал выспрашивать подробности так настойчиво, что даже неприлично. Яся не собиралась ни с кем обсуждать смерть близкого человека, так ему и сказала. Антон стал извиняться, но она не захотела продолжать разговор, холодно попросила больше ее не тревожить.