Ведьмино кольцо

Такого поворота я не ожидал. Потянул Егора Петровича за рукав: мол, ты чего меня конфузишь, чертяка безволосый! А он будто и не заметил, гнул свою линию:

– Характеристики у Вадима Сергеича положительные, шалостей ни себе, ни другим не позволит, я за него ручаюсь, клопа ему в онучи. Плату за постой мы какую-никакую изыщем, а тебе и спокойнее будет, когда такой орел под боком.

Вогнал старый хрен в краску и меня, и девушку. Гляжу, она уже шаль к лицу потащила, хочет закрыться ею, как порабощенная женщина Востока паранджой.

Пора, думаю, и мне слово молвить.

– Егор Петрович, давайте я все-таки на полу в кабинете. Не будем ограничивать личное пространство товарища… простите, не знаю фамилии…

Но он не стал меня слушать, выкашлял с раздражением:

– Советская… гхы, гхы… власть в моем лице приняла решение, изволь подчиниться! И запомни: ничего личного в нашей стране давно нет. У нас все общественное. Так что шагом марш на ночлег, а завтра в девять утра чтоб был у меня как штык. Ясно выражаюсь?

– Так точно.

– Вот и хорошо. Счастливых снов.

Взглянул я беспомощно на Олимпиаду: возрази что-нибудь, если не хочешь меня терпеть у себя в квартирантах. Но она потупилась, промолчала. Не иначе Егор Петрович своим мандатом и властным видом навел мандраж на все село, никто не смел ему перечить.

Ушел он. Олимпиада, не глядя на меня, проговорила:

– Что ж… Идемте, покажу, где вы будете спать.

И направилась к дому. Шла плавно, покачивала бедрами, и я помимо воли залюбовался ею. Столько грации, пластики… одно слово, пантера! Ей в кино сниматься, Голливуд покорять, а не в уральском закуте чернотропов грамматике обучать.

Изба у Олимпиады была по деревенским меркам немаленькая, в четыре окна по фасаду. Это как минимум две горницы, не считая сенцов. Но внутрь она меня не повела, показала на приставную лестницу, что вела на чердак:

– Полезайте. Там солома, будет мягко. А я сейчас рядно принесу.

И на том спасибо. Залез, огляделся. Чердак просторный, по углам – как и обещано – соломенные снопы. Дыр в крыше немного, от печной трубы идет тепло. Номер люкс, как сказал бы мой друг Макар Чубатюк.

В проеме показалась моя новая хозяйка. Подсвечивая себе керосиновой лампой, она протянула мне рядно, оказавшееся домотканым покрывалом.

– Вы есть хотите?

– Нет, спасибо, сыт.

Это я соврал. В последний раз перекусывал еще в поезде, пирожками с ливером, купленными у станционной торговки под Свердловском. От кудряшовского борща отказался, и теперь под ложечкой сосало. Но напрягать Олимпиаду, которую и так вынудили подчиниться начальственному произволу, я посчитал неуместным.

Расстелил рядно на соломе, скинул шинель, пристроил валиком в головах вместо подушки. Получилось вполне комфортное ложе.

Олимпиада следила за моими действиями, не уходила, и мне это почему-то было приятно. Будь я бабником, пожалуй, не утерпел бы, приударил за ней. Чудо как хороша! Но меня в Москве суженая дожидается, и не в моих привычках на первых встречных красоток кидаться.

А вот порасспрашивать ее не мешает. В памяти, как заноза, засел рассказ Егора Петровича об огоньках и человечках. Мне ведь теперь эту бесовщину расхлебывать… А Олимпиада – девица образованная, в крестьянские басни вряд ли верит. Вдруг что дельное подскажет?

Но зашел я с другого боку:

– Скажите, а вогулы… вы их обычаи хорошо знаете?

Она смерила меня подозрительным взором.

– А что вам до них?

– Ничего. Просто так спрашиваю.

– Не просто… Вас сюда прислали из-за всех этих происшествий?.. – Она замялась. – Ну, будто у нас в лесах нечисть видят… а на днях мертвеца нашли.

Проницательная! Коли так, то и смысла нет ходить вокруг да около. Я подтвердил ее догадки. Она взволнованно зачастила:

– Вы на вогулов думаете? Это вам Кудряш подсказал, да? Не верьте! Вам про них столько небылиц наплетут… Что они своим богам людей в жертву приносят, что в православных церквях иконы медвежьей кровью мажут, что настойку из мухоморов пьют и оргии устраивают, что… – Пауза. – Но это все наговоры! Вогулы во многих отношениях порядочнее нас с вами, но им культуры не хватает, просвещенности. Для них национальные школы надо создавать, чтобы они и корни свои не теряли, и при этом шли к свету, а не… – Пауза. – Что до лесных огней и прочего, то они сами их боятся. Мне Санка говорил, что это менквы шалят.

– Менквы?

– Оборотни. Они в густых зарослях живут. Вогулы верят, что Верховный Дух, когда человека сотворял, немного недоработал, и первый образец вышел плохо. Это и есть менкв, который потом в лес убежал, и от него другие пошли, а потом… – Пауза. – Видите, как у них все запущено.

Эмоции в ней через край бьют, подумал я. Темпераментная! С такими проще – они не умеют держать в себе секреты, излагают начистоту.

– Но тогда, может быть, ничего этого на самом деле нет? Ни огней, ни человечков серебристых… Привиделись вашим вогулам менквы, отсюда и молва пошла. А тот оборванец от апоплексии коньки отбросил.

Олимпиада потемнела личиком, отрицательно тряхнула косами.