Ведьмино отродье

Хват! Кто это такой? Нет, он Хвата не знает. И лес... В лесу он, кстати, никогда прежде не бывал, он про лес знает только по книгам да по чужим рассказам. А вот по чьим, он это помнит, нет?

Не помнит! Остановившись, он широко, нервно зевнул и посмотрел по сторонам. Вокруг росла трава - высокая, душистая. И еще было много цветов. Зато деревьев было очень мало, они стояли поодаль одно от другого, как в парке. А что такое парк? Парк - это там, возле дворца. А во дворце живет король, дряхлый старик: точнее, прежде жил. И как только он умер, так парк в тот же день и сожгли. И он ходил смотреть, как этот парк горит. Там тогда огромная толпа собралась; шумели, спорили и напирали все ближе и ближе. А королевские стражники отгоняли их от огня, кололи пиками, кричали, чтобы расходились, и обзывали их мародерами. А что такое мародер?

Р-ра! Что это?! Он падает!..

Упал, закрыл глаза...

Открыл. Теперь он не в лесу, а в ярко освещенной комнате. Слезинка воска катится по свечке. Он смотрит на нее и ждет, когда теперь следом за ней сбежит еще одна слезинка. И вот она уже бежит. А вот еще одна. Еще... Надоело на это смотреть. Тогда он медленно, с большим усилием переводит взгляд в сторону. Теперь он видит стол, а за столом сидит мрачный старик. Этот старик берет из вазы яблоко, о чем-то говорит, но его голоса не слышно. Кто это?

Как кто? Да это князь! И князь уже сидит не за столом, а на полу, на шкуре чудо-зверя, и, улыбаясь, говорит:

- Так не ходи! Вот так ходи!

И ты, смотрящий этот сон, послушно зажимаешь в лапе фишку, а после ходишь так, как тебе указали. Смотришь в окно. Ночь за окном, метель... А в княжьем тереме тепло. В печи трещат поленья. А ты играешь с князем в шу. Пьешь сладкое вино. Грызешь орехи. Думаешь. О чем? Это важно! Это очень, очень важно! Ну, вспомни! Ну! Ну...

Нет, так и не вспомнил. Встал и пошел. Его шатало. Споткнулся, чудом удержался на стопах. Внутри горел огонь. Пить! Пить! Пошел - скорей, скорей!

И, наконец, нашел ручей, торопливо спустился к нему по камням, склонился над водой, увидел в ней свое отраженье...

И сразу вспомнил, кто он такой и откуда, и как его зовут, и даже как он здесь, в этом лесу, оказался. Он - это Рыжий Кронс, второй трубач Шестого Легиона, шулер и пьяница, бретер. В прошлом году, когда форсировали Эрру, он первым выскочил на мост - и был представлен к званию, возглавил полусотню. Потом... за сущую безделицу, за драку на посту сразу попал под трибунал, а там, как водится, забрали белый офицерский шарф, вернули в трубачи и даже лишили надбавок за выслугу лет. И он опять клыкачил, только теперь уже не так, без рвения, и, затаившись, ждал. Когда была Амнистия, подал в отставку - отклонили. Тогда, когда этой зимой опять вступили в горы и начались бои, и вроде даже потеснили Претендента, но настоящего успеха так, правда, и не было, и не кормили еще, и генерал кричал, что с дезертиров будут живьем драть шкуру... Тогда он, как и многие, бежал. И еще как - ого! Тогда были веселые деньки. Но об этом молчок! А дальше было так: спустились с гор и начали сбиваться в шайки. Быр звал его с собой, Быр верный, старый друг, но он ему твердо сказал: - "Нет, хва, я больше не воюю". Тогда Быр начал над ним насмехаться, да и другие тоже насмехались, а он... да он и прежде никого не слушал! Так и тогда сделал по-своему: продал кольчугу, выбросил ремень, - все это сделал искренне, без сожаления, и также искренне, желая все начать сначала, пришел в ближайшее селение, работал на хозяина: колол дрова, чинил забор, копал колодец. И так целых семь дней... Но больше он тогда не выдержал - ушел не попрощавшись, расчет - и тот не взял. Шел, думал... Нет! Он ни о чем тогда еще не думал, а просто взял да и прибился к плотогонам, спустился с ними по реке, продали груз, три дня кутили - и в эти дни он весел был, и вообще, он был тогда, как все... А возвращаться на делянки отказался. Расстались холодно; они ушли, а он до темноты как неприкаянный бродил по городу... А ночью понял, что с собой не совладать, что нужно быть самим собой, не врать хотя бы самому себе - и вышел за ворота, лег при дороге в обочину и затаился...

И утром все уже было в полнейшем порядке - он снова был в кольчуге, при ремне. Х-ха, он опять вольный бретер! И покатилось оно, понеслось, и р-ра, ра, ра! Ну а вчерашним поздним гадским вечером...

Жар! Бок болит. Пить! Пить! И Рыжий... Или Кронс?.. Он, одним словом, он сам по себе, лег на брюхо, припал к воде и долго, долго пил, а после встал и отряхнулся, еще раз посмотрел на свое отражение. Ух-х, как они его вчера...