Ведьмины круги (сборник)

– Она умерла. – Язык меня плохо слушался.

Женщина не сразу обернулась, а потом взялась за голову и сказала:

– Этого еще не хватало!

Еще она говорила: «Это должно было случиться… Я идиотка, идиотка, идиотка!» Она шла впереди, я – за ней. Меня трясло как в лихорадке.

Ступив в комнату и нащупав возле двери выключатель, женщина зажгла свет. Я остался стоять в дверях, она же подошла к телу, наклонилась и вдруг энергично потрясла руку-шлагбаум. Из постели донесся сдавленный звук, который и стоном-то трудно назвать. Я моментально подскочил к спинке кровати – это была не моя Люся. А дворничиха тут же начала голосить:

– Вот сволочь, вот гадина! И я – идиотка натуральная! Не рассчитывай, что ты так просто отсюда выйдешь! (Это уже относилось ко мне.) Уйдешь только с ней! Сейчас вызову милицию, пусть она вас вместе с сестричкой забирает куда следует!

– Не ори! – ответил я, даже не сообразив, что обращаюсь к ней на «ты». – Она мне не сестра.

– Рассказывай сказки!

Я никогда не видел человека, допившегося до такого состояния. Это был полутруп! Иссохшее тело, как у подростка из Освенцима. Руки и ноги – спички. На сером застывшем лице с синими тенями пустые черные дыры – глаза. Без зрачков. Вернее, один сплошной зрачок. Кроме комбинации, на ней ничего не было. Она попыталась шевельнуться, но безуспешно, словно конечности ее были по сто пудов. Пока я с изумлением смотрел на это существо, дворничиха продолжала кричать:

– Я вас выведу на чистую воду! Всю вашу подлую семейку!

Она вопила, словно включенный магнитофон, ничего не слыша, и пришлось не один раз спросить: что с этой Люсей происходит?

– Ты не знаешь? Первый раз видишь? А может, ты думал, она в институтах учится? Ваша мать только хавало умеет открывать, а за дочь отвечать не хочет. Откинет девка копыта, а менты меня спросят: кто наркоту доставал? Как я буду выкручиваться?

– Она что, наркоманка?

– Нет, она народная артистка! Очень заслуженная! Иди на столе посмотри!

Я подошел к столу. Там валялись шприцы и обертки от них, ампулы с отломанными головками, резиновый жгут и книга «Фауст».

– Надо вызывать «Скорую», – сказал я.

Совершенно неожиданно существо, в котором невозможно было предположить ни капли сознания, умудрилось даже приподняться и невнятно, умоляюще, заплетающимся языком заговорило. Это были обрывки слов:

– Пожал-ста… не надо… Клав… Ты обеща…

Клава, видать, выдала весь свой механический завод. Она сказала в сторону постели:

– Заткнись. – И мне: – Здесь все равно нет телефона.

Она ушла, а существо затихло и даже глаза прикрыло. Я вытащил из-под неподвижного тела мятую серую простыню и накинул на эту несчастную Люсю. Глаза ее снова распахнулись, но на этот раз огромные черные зрачки закатились. Выглядело это так страшно, что я дрожащими руками попробовал опустить ей веки. Потом мне показалось, что она не дышит. Приставил ладонь к ноздрям, но ничего не понял. Дотронулся до щеки – покойницки-холодная. В панике я отбросил простыню и попробовал приложить ухо к груди. Возможно, не туда прикладывал – сердца не услышал. Я снова укрыл тело до подбородка. В ящике стола, среди бумаг, перемазанных косметикой, рассыпанной пудры, разорванной коробки с гримом и каких-то дешевых украшений, я нашел, что искал, – зеркало в пластмассовой оправе с ручкой. Приблизил к ее носу. Ожидание показалось долгим, но, видимо, длилось секунды. На поверхности стекла всплыло мутное пятнышко.

Клава сидела за столом перед телевизором, но смотрела мимо экрана.

– Хочешь чаю? – спросила она спокойно.

– Нужно что-то предпринять. Ее нельзя так оставить.

– Ничего, – ответила Клава, – само пройдет. К утру оклемается. Она каждый месяц такие концерты закатывает. Переберет своего зелья и отдает концы.

– У нее что-то с дыханием. Совсем слабо дышит.

– Это мы уже проходили.

– Но от этого умирают! Надо вызвать «Скорую».

– Не надо «Скорой». Она боится этого путце смерти.

– А смерти, значит, не боится?

– He-а. Там ей будет лучше. Святая лечила ее. Это я Матильду так называю, – пояснила она и добавила: – В юмористическом, конечно, смысле. До святости ей – как мне до Москвы раком. А попросту она – дура. У нее в жизни тоже всякое было, вот и решила заделаться матерью Терезой. Ночлежку для всяких ублюдков содержала, жалела. С этой много возилась, да что толку: возись не возись, она конченая. А потом уехать решила. Место здесь дворницкое – клёвое. Хоть зарплата маленькая, но бесплатное жилье, а к тому же клиенты – кому полы мыла, кому окна. И место, и клиентов она мне передала не за так. Денег не просила, но оставила наркоманское отродье. Приезжает проверять. Но лучше бы заплатить да не знать всего этого.

– А давно вы здесь?

– Три месяца. А Матильда приезжала неделю назад. Я ей говорю – криминал, подохнет Щепка, что мне делать?

– Вы ее Щепкой зовете?

– А ты посмотри: три щепочки сложены да сопельки вложены. Правда, она тихая, никого не водит, забьется сюда, как в нору, и сидит. Так говоришь, не брат ей? А зачем назвался?

Я попытался объяснить, что ищу другую Люсю, может, и поверила.