Ведьмины тропы

Жена Мити и его крохотный сын послушно ждали, склонив головы. За недели, проведенные здесь, Нютка не обмолвилась с ней и словом. Нарядная, улыбчивая, спокойная, она все дни проводила в своей горнице. Боялась тетки Василисы? Даже во время поездок в церковь держалась в отдалении. «Чудные они», – часто мелькало в Нюткиной голове.

Митя обхватил рукой жену вскользь, без порыва, словно какую-то малознакомую родственницу, и Нюта вспомнила, как отец прижимал к себе мать после долгих разъездов, как глядели они друг на друга, как материны пальцы вцеплялись в его кафтан, точно хотели удержать навсегда. И тоска, лютая тоска по родным, по матери (тетка, старая злыдня, скрывает), по веселому отцу, по солекамским теплым хоромам, где никого не прячут в клетушках, где обнимают друг друга искренне, охватила ее.

– Вот тебе, Сусанна, из дальней страны Сиреи. – Митя протянул ей что-то багряно-золотое, с шелковыми кистями.

Платок скользнул по ее плечам, по рубахе из грубого льна, чужак в новой жизни ее. Гладкая, чуть льдистая ткань ласково колыхалась под руками. «Отец и не такое мне дарил. Отчего ты думаешь, что я на милости здесь живу», – чуть не крикнула.

– Эх, Нютка, – потрепал ее по щеке, словно приблудную собачонку.

А Нютке тут же захотелось укусить братца. Всего у нее вдоволь в родном доме: и платков, и каменьев, и приданого. Сотворили из нее сироту, что просит милости, побирается у богатых.

– Где матушка моя? Отчего нет вестей? – Думала, что прошептала, а сказала громко.

Все уставились на Нютку, облаченную в ненужный сирейский платок.

– Ава, – лепетал Митрофанов сын и указывал перстом на ту, что осмелилась кричать.

– Где матушка? Митя, отвези меня в Соль Камскую, домой. Отвези, Христом Богом молю! – Нютка чуть не упала на колени пред братцем. Упала бы, забыв про гордость: какие перед родичами счеты. Но теткины глаза, жабьи, злые, удержали.

Митя увел Нютку в свои покои, сказывал, что матушка ее в монастыре, охраняема от всякого зла, что так велели большие люди, что скоро Митрофан поплывет в Соль Камскую и увезет Нютку. Теперь ей ничего не грозит.

Поверила ему, как не верить братцу. Высохли слезы, и скоро Нютка с восторгом слушала про ярмарки да иноземцев в коротких портах и кружевах.

* * *

– Жила святая Иулита Тарсийская вдовицей с малым сыном в богатстве и довольстве в далеком городе. Ополчился правитель, Ирод рода человечьего, на христианскую веру, бежала Иулита с сыном и двумя рабынями…

Потом Нютка не разобрала, думала о матушке.

Священник долго и витиевато говорил, а тетка Василиса кивала.

Все собрались за постной трапезой, чтобы восславить святую Иулиту[90] и ту, кого нарекли в ее честь. Нютка оправилась от недавнего приступа, сидела в самом конце стола, как бедная родственница. И дивилась: на ее памяти именины не отмечали, считалось, что надобно лишь читать молитвы святому покровителю и ставить свечки к образам. У тетки Василисы было заведено иначе. Она любила пышность, почести и шепот соседей: «Ишь, богачка, денег не жалеет».

– Скиталась Иулита с людьми своими не год и не два. Да все ж узнали ее в граде Тарсе, схватили и привели в суд.

Нютка скосила глаза на Улиту: та ничего и не слышала. Она ушла в ту внутреннюю горницу, где вечно плела кружева. Священник замолк, потом продолжил, возвысив голос, да без нужды – в трапезной стояла такая тишина, что слышно было, как жужжат шмели в саду.

– И били ее палками, а Иулита претерпевала мучения без единого стона и говорила: «Я христианка и не принесу жертвы бесам». А потом мучили сына ее, сбросили с высокого помоста. Кирик ударился об острые углы и умер, а Иулита восславила Господа, что удостоил Он сына венца мученика.

Нютка словно увидала, как ребенок падает с помоста и тело его превращается в кровь и лохмотья. Казалось ей, что история для праздничного стола непригодна, но собравшиеся слушали пастыря. А после преподнесли имениннице икону, где святые мученики Иулита и Кирик обнимались, воссоединившись навеки.

Вознесли молитвы, Нютка и две молодые служанки все же облились слезами, а потом речь пошла об ином.

– А я жениха Улитке нашей отыскал, – довольно бухнул Митрофан. – Пора, уже засиделась в девках.

За столом замолчали. Представить странную, не от мира сего Улиту женой, хозяйкой, матерью – чудно´. Нютка недавно узнала, той исполнилось девятнадцать лет. Казалась она еще ребенком: пугливая, тихая, лик ясный, взгляд робкий. Нютка и относилась к ней словно к младшей сестрице, а сама оказалась младше на целых четыре года. Смехота.

В девятнадцать лет, да без мужа! Вековуша, непетое волосьё, пустоцвет – в деревне вослед пускали бы обидные прозвища, пели под окном. А здесь, в огромном купеческом доме, Улита жила, словно в ином мире, без подруг, женихов и пересудов.

Нютка глядела на нее, безмолвную, загадочную, далекую от родного дома и семьи. Придется ли Улита по душе сватам и неведомому жениху? Как жить с той, что и слова не молвит, что боится всякого звука? Того Нютка не ведала.