Ведьмины тропы

– Кто?.. – протянул Степан, не потрудившись додумать прочее и закончить бессмысленный разговор с самим собой.

Он вернул порты на место, чертыхнулся, вновь запутавшись в гашнике, подтянул их на ходу, вломился в дом. Пол не плыл под его ногами, и ноги двигались споро, словно вместе с вылитым на траву вином ушел и хмель. Уже внятно выкрикнул:

– Что за бесчинство?

В темных сенях услышал возню, не различал, кто и с кем, но понял, что над женским слабым бьется мужское сильное, схватил за рубаху, потащил стонущего борова. И безо всякого сомнения воспользовался выигрышным своим положением.

Молотил его деревянной десницей и здоровой шуей, пинал под живот, под зад, по ребрам, получил пару оплеух, но стал молотить еще сильнее, кричал что-то невнятное, ощутил, как кто-то охватывает его сзади, тянет и повторяет: «Хозяин, ты ж забьешь его!» Но лишь когда явились дюжие молодцы и оттащили его от архангелогородца, отвалился от него и сыто крякнул.

* * *

Викентий все ж знатно его приложил. Бабья безделица, мелкое зеркало, показывала: под глазом вспухал синяк, на лбу – шишка, здоровая шуя двигалась дурно. Костяшки пальцев покрыты были запекшейся кровью, а десница цела – ни единой щепки не отвалилось.

Ночью, поколотив архангелогордца, Степан ощущал ровно то же, что при опустошении водного прохода: облегчение и мальчишескую радость. А наутро, проспавшись, костерил себя: ярость его сорвала торговые переговоры.

– Хозяин, я мазь принесла. – Рыжая молодуха поклонилась и протянула ему миску с чем-то зелено-студенистым.

Он ткнул пальцем в правое подглазье. Рыжая оказалась понятливой и зачерпнула пальцем той зеленой жижи, смазала все, что пострадало во вчерашней схватке, вновь поклонилась – вот дура-то! – и, вопреки повелительному взмаху его руки, по-прежнему стояла и глядела своими блеклыми глазами, да так просительно, что раздражила сверх меры.

– Чего тебе? – рявкнул он, враз вспомнив, что из‑за этой рыжухи потерял столько серебра.

И не только его. Утром архангелогородец Викентий Пятигуз грозил пожаловаться воеводе на самоуправство Степки, вымеска Строганова, потребовать возмещения убытка за сломанные ребра. Пришлось отдать связку куниц и пригрозить гостю, что, ежели об этом деле прослышит воевода, узнает и о том, как архангелогородец бесчинствовал с замужней бабой. Степан сам потребует деньги.

Рыжая вздрогнула, даже вознамерилась убежать, но все ж зацепилась за стену, проговорила сначала робко, а потом все смелее:

– Хозяин, Степан Максимович, ты Кудыму не говори, что меня снасильничали. – Краска залила ее лицо, и Степан сразу вспомнил, отчего всегда не любил рыжих девок. – Он же…

– Бросит? Побьет? – Степан хотел ухмыльнуться, но против воли сказал тихо и даже ласково, представив вдруг непонятно с чего, что на месте этой молодухи оказалась его синеглазая Нютка.

– Вдогонку за ним поедет. А там Витеньку и прикончат архангельские, – просто сказала рыжая, и Степан кивнул.

Мужа ее он самолично отправил третьего дня в Верхотурье, и в том, видимо, был промысел Божий. Иначе бы Кудымов довершил то, что начал Степан.

А потом рыжая зачем-то сказала, что у Дуни и Хмура родился сын, Степан велел подарить верному слуге коня и накрыть добрый стол. В его хоромах вновь сегодня будут пировать. Назло всем бедам.

Глава 5. Непогибель

1. Милостью

Утром Нютка зачерпнула полную пригоршню тоски. Снились ей родители: здоровые, веселые, они подначивали друг друга и заливались смехом. Феодорушка забавлялась с тряпичницами, девкой да молодцем, что-то лепетала и тут же лезла к старшей сестрице.

Проснулась и завыла, уткнувшись лицом в темную постель.

– Господи, верни меня домой. Или сама уйду, Ты дорогу покажешь и убережешь от лиха, – так она молилась.

А сейчас устыдилась себя, молодой, балованной пред лицом чужих испытаний. Каково днями-ночами лежать вот так: не ходить, не смеяться, не петь? Зависеть от чужой милости…

Она давно не боялась дядьки. Убиралась в его скудной клети и разговаривала с хворым. Сейчас Нютка протирала иконы и ризы, осторожно, с благоговением.

– Сказывают, умел ты красивые серьги делать, с каменьями, черненые. Знал бы, как хороша племянница твоя, так подарил бы, да, дядька? – тараторила Нютка, пользуясь тем, что прислужница вышла.

– А-а-а, – тянул дядька.

Нютка в том слышала «да» и была довольна.

– Батюшка мой и не такие серьги покупал, да все дома осталось. Вернусь – и буду краше прежнего. Ежели тетка Василиса не уморит меня работой. – Нютка принялась за лавку: смести сор, пройти ветошью, вытряхнуть налавочники.

– Ау-ау, – тянул дядька громче обычного, с отчаянием.

Нютка подошла, взяла его липкую холодную руку – как ни притворяйся, все ж страшно, – вгляделась в дьдьку.

– Пить?