Ведьмы графства Эссекс

Во-первых, я убираю с его лица подушку. Я не смотрю на него. Мне кажется важным не смотреть на него. На подушке кровь. Я кладу подушку на кровать, запачканной кровью стороной вниз, и взбиваю ее, хорошая девочка. У меня не выйдет легко переместить его, поднять обратно на кровать, придать телу естественный вид, чтобы все выглядело так, будто он умер во сне. Нет. Это займет слишком много времени. Библия возвращается к изголовью, с короткой благодарственной молитвой святому Иоанну. Взять ключ из ящика, в котором он его хранит. Хранил. Это единственный ключ, и теперь он мой.

Стоять, убийца. Первая дилемма: воспользоваться ли ключом и закрыть спальню Хопкинса снаружи? Им придется выбить дверь или сломать замок – пройдет некоторое время, прежде чем его обнаружат. С другой стороны, это сразу же вызовет подозрения – запертая дверь, да еще снаружи, а изнутри нет ответа.

Я принимаю решение не запирать ее. Спускаюсь в его кабинет, на ногах только чулки, я ступаю почти невесомо, осторожно, чтобы не задеть бокал, все еще лежащий возле кресла, не споткнуться в потемках о книги, разложенные тут и там. Крадусь. Стол. Здесь он держит деньги. Я беру его деньги, бархатный кошель с деньгами, по меньшей мере двенадцать фунтов, нет времени пересчитать, но на первый взгляд здесь достаточно, чтобы заплатить Ричарду Эдвардсу за всех его чертовых околдованных коров, и даже еще останется. Я беру его книгу, старый плащ для верховой езды, шнурую ботинки. Молюсь, чтобы в этот ранний час меня никто не заметил. Вторая дилемма: как иначе объяснить мое исчезновение, если не предположением, что я приложила руку к смерти господина? Получается, я привлекаю к себе внимание как раз тогда, когда мне меньше всего этого хотелось бы. Возможно, если мне повезет, все подумают, что Дьявол, использовав меня как инструмент мести, наконец избавился от меня. Возможно, если мне повезет, доктор Крок докажет, что он добрый человек (я надеюсь, что он такой) и попытается потянуть время, чтобы меня начали искать как можно позже. И вот я пробираюсь по мрачным пустым улочкам Мэннингтри, и не вижу ни души, и ни единая душа не видит меня, слава богу.

Мимо «Королевского оленя», мимо причала, и вот я иду вдоль Стоура. Господи, пусть это проклятое место забудет обо мне. Пусть оно позволит мне уйти.

Небо светлеет, и скоро я уже вижу легкую рябь на медленно текущей синей воде – сквозь высокие камыши, увенчанные светлым хлопковым пухом, в которых укрываются воробьи, дикие утки и гусыни, откладывающие яйца. Нужно быть осторожной и смотреть, куда ставить ногу, потому что здесь мягкая болотистая почва. Тело ломит от усталости, но я не позволяю себе чувствовать ее. Мой разум сверкает, как монета, которую поставили на ребро и закрутили. Я вижу, как рассвет зарождается над полями, за толстой башней дедхемской церкви.

В этот предрассветный час я уже иду по полутемной Хай-стрит в Дедхеме; дома здесь больше, отстоят от мощеной дороги и увиты плющом. Магазины еще закрыты, но я нахожу извозчика, направляющегося в Ипсвич, который разрешает мне разместиться между ящиков. Поначалу я сижу напряженно, с прямой спиной, судорожно вцепившись в бархатный кошель, но наше мерное движение по залитым водой полям вскоре убаюкивает меня. Извозчик не позволяет себе вольностей, задает мало вопросов и осторожно будит меня, когда мы прибываем в Ипсвич. Я прикорнула на левом боку, укрывшись плащом, но ему должно быть видно мое расцарапанное горло. Он не берет с меня плату, и я принимаю это за верный знак того, что я либо выгляжу очень плохо, либо, напротив, очень хорошо.

На оживленных улицах Ипсвича я держусь в стороне ото всех, от мужчин и женщин, готовясь услышать это словосочетание, это имя – Разоблачитель ведьм, – но ничего такого не слышно. Никаких воплей или криков за моей спиной. На солнечной рыночной площади смешались запахи овощей, фруктов, свежесрезанных цветов. Улыбающиеся лица. Я воображаю, как послеполуденный свет – а сегодня прекрасный безоблачный день – проникает в окно спальни Хопкинса и золотит его обмякшие необнаруженные ноги, бледные необнаруженные щеки. Блестки в его волосах. Эта картина действует на меня умиротворяюще.

Настолько, что я нахально покупаю в лавке тряпичника алый жакетик с отделкой из черной ленты и меняю чепец на белый кружевной платок с вышитыми веточками розмарина (розмарин обозначает память). Я больше не выгляжу как Ребекка Уэст или впервые выгляжу как Ребекка Уэст. Но я выбираю себе имя Ребекка Уотерс.

Еще я покупаю устриц, вишню и пиво и нахожу местечко на берегу реки, где устраиваю изрядное пиршество. Вспоминая о том, как я запустила в него Библию, я начинаю смеяться. Две женщины, проходящие мимо в это время, смотрят на меня довольно странно.

Это вышло случайно на самом деле. Я могу считать это случайностью, если я так решу. Как господин Идс решил считать случайностью меня.

34. Лондон