Ведьмы. Салем, 1692

Человеческая хрупкость несла ответственность за суровую местную погоду – стучащий зубами, отморозивший пальцы массачусетский пуританин имел все основания верить, что он слишком много грешил [40]. Нескромное поведение приводило к значительному количеству последствий: так, Инкриз Мэзер считал, что война короля Филипа началась из-за чрезмерного увлечения в колониях шелком и париками. Один священнослужитель из Коннектикута решил, что причина его вдовства крылась в том, что он слишком уж сильно наслаждался сексом с женой. Многие винили в смерти детей свою избыточную к ним привязанность. Небрежение становилось первой рабочей версией всех объяснений – тем более что эти люди страдали от чувства собственной неполноценности. Они не были набожными, как их отцы, идиллическое время прошло. Осипшего кембриджского пастора ругали за плохую проповедь. Не оттого ли у меня болит левое колено, думал Инкриз Мэзер на тридцать четвертом году своего шестидесятичетырехлетнего пасторства, когда ведьмы начали летать над головами, что я недостаточно добросовестно служу Господу? (Как минимум шестнадцать часов каждого дня он проводил у себя в кабинете.) Не бывает слишком много осторожности: однажды Коттон Мэзер случайно забыл произнести имя дочери в утренней молитве – вскоре выяснилось, что часом ранее нянька случайно ее задушила. В 1690 году, увязав страдания Новой Англии с ослаблением семейных привязанностей, Сэмюэл Пэррис вынес этот вопрос на собрание священников в Кембридже. Решение было простым: массачусетское духовенство должно делать все от него зависящее, чтобы «опрашивать, наставлять, предупреждать и наказывать» каждого из прихожан «в соответствии с его семейными обстоятельствами» [41].

Этот бесконечный поиск причинно-следственных связей вел пуританина двумя на первый взгляд противоположными путями. Прежде всего, он делал из него полного энтузиазма сутяжника. До 1690-х в Колонии залива не имелось адвокатов. Не было там места и случайностям. Любая мыслимая обида обязательно доходила до суда, куда, судя по всему, чуть что шли большинство жителей Массачусетса, ведомые одной соблазнительной идеей: если происходит что-то плохое, если ситуация выходит из-под контроля или оборачивается разочарованием – то кто-то где-то непременно в этом виноват[37]. (Кстати, большая часть информации о правоверных салемских фермерах дошла до нас именно благодаря судебным протоколам, своеобразному каталогу их неблаговидных поступков. Это одновременно и впечатляющий конспект крупных и мелких правонарушений, и дань гипертрофированной вере в причину и следствие.) Жители Массачусетса XVII века были не больше склонны к злодеяниям, чем все остальные, просто они больше любили судиться. Даже переписывая официальные протоколы, они оставались дотошными бухгалтерами и любителями сводить счеты. Люди, привыкшие давать показания, те, чье спасение зависело от публичного покаяния, – конечно же, из них получались превосходные свидетели. Никогда не было недостатка в желающих рассказать, что говорилось, или о чем они слышали, будто оно говорилось в прошлом поколении. Постоянная слежка друг за другом могла выглядеть совсем иначе в суде. Коттон Мэзер, призывая в 1692 году паству оставаться друг для друга зоркими сторожами, видимо, имел в виду нечто другое, чем жена Уильяма Кентлбери, залезшая на дерево и приглашавшая подругу присоединиться к слежке за соседкой (которая вытолкала ее мужа со своего участка, зашвыряв его разнообразной утварью) [43].

И тем не менее, как бы поселенцы ни были бдительны, многое все же у них пропадало – от кобыл и изгородей до добродетели. Долги и пьянство возглавляли список судебных претензий, недалеко от них ушло нарушение границ во всех формах. Что неудивительно, ведь параметры пожалованных поселенцам участков определялись примерно так: «начинается от пня и тянется к востоку на двадцать метров, до столба» или «с востока ограничивается довольно большим черным или горным дубом, стоящим на взгорке у дороги» [44]. Даже когда границы были четко обозначены, домашние животные их игнорировали. Вольно пасущиеся свиньи десятилетиями сеяли в Новой Англии раздор: соседская хрюшка постоянно топтала ваш горох. Даже невозмутимая Ребекка Нёрс одним воскресным утром пришла в ярость, увидев в саду непрошеных парнокопытных гостий, и попросила сына принести ружье (дело Ребекки в итоге осложнилось тем, что владелец скотины вскоре после этого скончался). Прося деревню починить его прогнившую, разваливающуюся изгородь, Пэррис называл ее «возмутительницей спокойствия» между ним и соседями [45]. Каждую весну скот любого из них отправлялся гулять на соседскую сторону. Из года в год в Салеме обсуждалась пасторская изгородь, что – вместе с боязнью нечестивости, голода и вторжений – уместило новоанглийскую проблему в три емких слова.