Ведьмы цвета мака

— Музыка ненастья, — тихо, чтобы не вспугнуть звуки, сказала Марина, она сидела за столом, перед ней стояла ваза с сухими головками роз — каждый цветок был воспоминанием из прошлой жизни, из букетов, которые когда-то дарили любимые мужчины. Каждая роза напоминала о каком-то забытом человеке: этот был кореец с упрямым взглядом чуть выпученных глаз и волевым размахом плеч, этот — еврей с бородкой русского интеллигента и родинкой под глазом, а этот всё время задыхался, когда видел Марину… И вдруг она услышала грустные вздохи цветов, услышала, как идёт время.

Марина подбежала к телефону. Её губы были наполнены желанием сказать Ивану, как сильно она его любит и как благодарна за всё, что он сделал для неё. Никто не любил её так достойно, так мужественно. Она набрала номер телефона, тишина. Марина села на табуретку, расстроенно посмотрела на сухой букет. Иван никогда не дарил ей роз — энергичные гладиолусы дарил, царственные лилии дарил, революционные гвоздики тоже. Он как будто отгадал, что меньше всего она любит именно эти надменные цветы — современные розы с бесконечным стеблем и большой головой казались ей лишёнными женственности, как и современные женщины — длинные, узкие, независимые с маленькими, неразвитыми грудями.

Марина тяжело вздохнула. В дверь позвонили, и звонок показался родным и уютным, она слушала, вдыхая его звуки.

На пороге стоял Иван, он виновато смотрел на неё, а его руки держали жёлтые хризантемы, Марина обратила внимание, что у цветов вялые листья.

— Что это значит? Мы расстаёмся? — с вызовом спросила она.

— Нет, — но что-то в его взгляде насторожило женщину.

— Не пахнут. Ты мне изменил?

— Маша заговорила.

— Что?

— Рыся, она заговорила. Она меня назвала папой.

— А её мамой?

— Ты ревнуешь?

— Для этого я слишком уверена в себе.

— Рыся.

Она повернулась спиной, он обнял её и начал кружить по квартире, а паркет покрякивал, как старые люди, когда ты тормошишь их своей нежностью и мешаешь коротать старость. Они чуть отпихивают твои руки, бурчат, но их щёки невзначай оказываются под поцелуем, а глаза заискивающе просят не прекращать эту пытку…

Лица Марины и Ивана стали прозрачными, через них светилось счастье, сердца бились часто, и звук их сливался с поездом метро, с поездом, мчащим под землёй мечты пассажиров, с поездом, бьющим своей скоростью по сосудам подземки.

— Я люблю тебя больше всего на свете. Будь моей женой.

— Буду.

— Пойдём завтра подадим заявление.

— Завтра рано. Надо, чтобы чёрная полоса прошла и чтобы наша свадьба открыла широкую белую полосу.

— Широкую, во всю жизнь.

Он обнял её, его лицо с квадратным подбородком, с великодушными глазами, с чувственным, но не эгоистичным ртом склонилось над ней.

— Я люблю тебя больше всего на свете. Будь моим мужем.

— Буду.

— Пойдём завтра подадим заявление.

— Завтра рано. Надо, чтобы чёрная полоса прошла и чтобы наша свадьба открыла широкую белую полосу.

— Широкую, во всю жизнь.

Он посмотрел в её лицо, которое было такое беззащитное и бесстрашное одновременно. Которое подчинялось и властвовало. На родинки, рассыпавшиеся по щеке, и у него захолонуло сердце.

Они легли в постель, и их ноги и дыхание сплелись, и голова была над головой, и думали они об одном и том же, и надежда светилась впереди в бурном море их соединившихся жизней.

— Знаешь, — тихо сказала она, — я вдруг поняла, что, когда люди взрослеют, им всё меньше выпадает надежд, которыми одарена молодость. Люди становятся реалистичными и угрюмо шагают по земле. А так надо быть немного детьми, чтобы души не каменели, не теряли безумия, а оставались такими же светлыми, как и в восемнадцать лет, и дни тянулись так же долго, а не неслись бессмысленной чередой, когда не успеваешь ни за что ухватиться. Нельзя прекращать удивляться, нельзя, чтобы жажда жизни остыла. Человеческие возможности безграничны — надо только верить в это! И в сорок лет можно начать жить заново, главное, захотеть!

— Ты мне это говоришь или себе? — спросил Иван.

— Нам обоим.

Где-то зазвучал Бетховен, и жемчужный свет, омывающий их обнажённые, сильные в любви тела, чуть насторожился, а потом опять потёк по комнате, слизывая предметы.

— Откуда эта музыка?

— Не знаю, но кто-то её всё время ставит. Должно быть, тут поселился какой-нибудь рьяный почитатель «Лунной сонаты».

…Инга с расплёсканными волосами, с пылающим взором сидела на облаке высоко в небе.

Где-то внизу звучало море, похожее на водную пустыню с вздымающими волнами. Оно билось в каменистые берега. Повсюду гудел осенний ветер, предвещая смерть в зиме. Наташа посмотрела на Ингу, и лунный свет, запертый в серебро Ингиных волос, напел девушке:

— Если украдёшь, потеряешь себя. С давних времён наш род опасливо бережёт свою душу, сердце от растраты. Мы — ведьмы цвета мака, на нашем смехе летят лучи солнца, наша любовь вспахивает землю, наши слёзы орошают поля.

— Почему?