Ведьмы цвета мака

Пять девиц расселись по своим местам, Марине показалось, что у каждой в глазу блестит по долларовому значку. Они не обращали на неё ни малейшего внимания, сидели чинно и ели ежевику. Иосиф Борисович тихо разговаривал с Арчилом, два гиганта поддерживали светскую беседу рассказами о своих победах над французскими полицейскими, поражая присутствующих дам разнообразием и изысканностью языка.

Марина ела рыбу с певучим названием и дивилась своей тишине, даже соль она не решилась спросить.

По кактусу бежала мошка, она взбиралась вверх по его колючему стволу. Светлана вспоминала, как она выскользнула из дома — метрах в ста от неё шла Марина. Эта её подпрыгивающая походка, весёлая чёлка из-под берета злили девушку, злили до тёмных кругов перед глазами. Ведь что же получается, что она училась четыре года, окончила институт с красным дипломом только затем, чтобы стать тенью, мучимой ненавистью к этой проклятой женщине. А Марина радуется холоду, замирающему в воздухе снегу, идущим навстречу людям. И ведь не берёт её никакая зараза! Всё равно, сука, вихляет бёдрами и в глазах ни намёка на сожаление, что родилась! В тот вечер, когда она кралась за ней, ей нравилось мучить себя, бередить многолетнюю рану, ведь хуже не будет, а это уже надежда, самая большая надежда, которую может испытывать человек, надежда отчаявшегося человека. Светлана обогнала Марину, вбежала в подъезд, быстро поднялась в свою убогую, пахнущую кошкой квартиру, схватила куклу и начала драть ей волосы, срывать одежды и топтать, топтать лицо до тех пор, пока пластмассовый череп не треснул, потом, обессиленная, повалилась на пол. Она плакала, а перед глазами лежало детское пальтишко, которое ей когда-то подарил папа, оно село и было почти впору кукле.

Света взяла куклу и отнесла к дверям Марины, но, передумав, выкинула чудище с расколотой головой в мусоропровод.

От перепадов электрического тока лампа чуть подрагивала. В доме Инги раковины были сделаны на английский манер, когда нет смесителя, а из каждого крана течёт холодная и горячая вода в отдельности, и чтобы получить тёплую, надо наполнить умывальник. Вадик набрал воды, помусолил кисточку об кусок пахнущего ландышами мыла и задумчиво намазал им лицо, опасной бритвой принялся соскабливать вместе с пеной двухдневную щетину, его движения были плавные, словно преисполненные какой-то таинственной значимости. Вдруг ночную медлительность прорезал крик. Он вспорол чёрное брюхо своей надрывностью, сулящей беду. Вадик опустил бритву в воду, в мутной слизи которой начали кружиться волоски. Сердце бежало скачками. Он быстро вошёл в комнату. Около раскрытого окна стояла Наташа, смотрела на луну и выла.

— Что с тобой? — спросил Вадик.

Девушка резко обернулась — перед ней незнакомый человек с белой плесенью на щеках и с чем-то блестящим и опасным в руке. Наташа рухнула на пол. Вадик подбежал к ней и попытался поднять — ему не хватало сил, тело было тяжёлым. Он волоком дотащил Наташу до кровати и опять постарался приподнять — ничего не вышло, тогда он закрыл окно, сорвал с постели одеяло и прикрыл беременную женщину, которая начала говорить детским, ущербным голосом, что делало её речь жутковатой:

— Каждую ночь мне снится один и тот же сон. Я бегу, меня преследует огромный великан, и от него невозможно убежать, он повсюду, он везде. Он встаёт из-за домов, вырастает из маленьких камушков, исчезает и появляется вновь. Он настигает, но не хватает, а продолжает надо мной издеваться.

— Тихо-тихо, т-ш-ш-ш, — зашептал ей Вадик, — всё будет хорошо. Я люблю тебя и буду любить до конца своих дней.

— Что?

— С тобой всё хорошо.

— Да нет же, как ты этого не понимаешь, что со мной всё плохо! — шёпотом возмутилась она.

— Это обычная беременная депрессия.

— Лучше убей меня, но не разговаривай со мной так. Мне снится один и тот же сон…

— Ничего не бойся, я рядом!

— Господи, ты только посмотри на себя! Он рядом! Да кого ты можешь защитить?! — Девушка резко села.

— Тебя.

— Ты сначала пойди деньги заработай.

— Наташа!

— Тоже мне Наполеон! Где завоёванные земли? Где царства? Где богатства? Ненавижу тебя, хлюпик ты несчастный. Ты никогда на мне не женишься! А ребёнка я убью.

— Наташа, что ты городишь!

— Я больше не могу так жить. Я не выдерживаю, — сказала она.

И вдруг Вадик начал плакать жалостливо и не к месту. Он как будто уменьшился ростом, Наташе показалось, что он одет в байковую распашонку и чепец, а снизу абсолютно голый. По полу покатилась пустышка. Наташа облизала её и хотела было засунуть обратно в рот Вадику, но он плаксиво потёр веки, ему попало мыло, а хнычущие дети меньше всего любят мыло, дерущее глаза. Он зарыдал ещё сильнее. Наташа бросилась к Вадику, начала вытирать ночной рубашкой его лицо, а потом целовать веки, щёки, нос, шею…

— Ты самое нежное существо на свете! Прости, прости меня, пожалуйста, — шептала она.

— Это ты прости. Это всё тот вечер, когда я заперся в ванной. Я знаю.

— Нет. Это не то.