Ведогони, или Новые похождения Вани Житного

Соснач отвечал, дескать, нет тут Додолы, но, дескать, она обязательно прибудет, не минует Другого леса, это уж как пить дать. Березай тогда успокоился.

А могучий лешак принялся объяснять людям, дескать, пожар–от когда случился, когда лес–от горел, так матери лешачонка в лесу, де, не оказалось, она аккурат в это время отца пошла проведать. Додола ведь полевица, вот в поле к батьке и отправилась, так их пути-то и разошлись… А теперь сгоревший лес здесь растет, — Соснач указал вниз, на лесистую долину, — а Додола покамесь там остается. Но подождет он, когда-нибудь и она сюда придет, что ж, вот и Березай к нему пожаловал, дождался малого, теперь они вместе. Тут неплохо — только одному-то шибко скучно было, а теперь ничего… Теперь всё будет хорошо…

И пока лешак рассказывал свою историю, Ваня, мельком глянув между широко расставленными долгими ногами Соснача, увидел вдруг картину, которая вовсе к этому месту не пристала… Летняя была картинка-то, и какая-то очень уж суматошная: вот мужик прошел в кепке, другой остановился прямо против них, чемодан поставил, потную лысину протер, подхватил багаж — и исчез из поля зрения… Видать, солнце там жарит вовсю!.. Вот женщина тащит за руку пацаненка в шортах, тот конфету ест, увидел Ваню — глаза выпучил, пальцем тычет, но мать мальца за руку дернула, ушли. Ваня решил, что блазнится ему — как вдруг оттуда сюда влетела обертка от конфеты «коровка». Мальчик подхватил ее — держал в руках, нюхал, после к Стеше повернулся: а и десантница рот раззявила, тоже смотрела в чуждый летний день… Ваня знал, что Соснач стоит на самом краю высокого утеса, что в проеме сосновых ног не может быть того, что ему мерещится — обрыв там да и всё, сверзишься вниз: костей не соберешь…

И вдруг из лета влетела сюда бабочка–адмирал… в лоб Стеше ударилась, в Ваню ткнулась, заметалась и… обратно вылетела, спаслась. Девочка сделала движение, будто собралась прыгнуть вслед за бабочкой, но Ваня отстранил ее — твердо зная: упадешь — костей не соберешь, — и, зажмурившись, не веря, что окажется там, где надо, вкатился в летний день…

Он лежал на горячем асфальте, вдыхая запах города, всей кожей ощущая полдневный солнечный жар… Стеша вывалилась следом. Они лежали, часто–часто дыша и, не веря своим глазам, смотрели на два столба электропередачи, скрещенные буквой «Л», там, в раме этих столбов, брезжила картина: сумеречный зимний день… Вот сбоку появился Березай, Стеша села на корточки и, сунувшись в проем, закричала:

— Березаюшка, сюда, к нам! Скорей!

Лешачонок замотал головой, замахал руками и заорал: «Я тут останусь, тут Соснач… Пр–рощайте! Прро–стите!»

И зимняя картинка, помещавшаяся между двумя скрещенными столбами, стала дрожать, таять, Ваня едва успел выдернуть Стешу, которая наполовину была там, наполовину здесь, — и всё исчезло. В проеме скрещенных столбов мелькнул вагон уходящего поезда, стал виден вокзал…

Глава 9. Адинапетс и Нави

Они сидели на грязном асфальте — Стеша горько плакала, Ваня ее утешал, хотя самому впору было разреветься. Вокруг стала собираться толпа отъезжающих-приезжающих, говорили, вот, дескать, развелось беспризорников-то, прямо ведь под ноги людям кидаются, ничего не разбирают, нанюхались, небось, дряни какой-нибудь, куда только милиция смотрит!

И вправду были они похожи на ребят без призору: одетые по–зимнему (она в теплой куртке, ботинках, он в болотных сапогах, свитере, заляпанном змеиной кровью, в бархатном плаще, спроворенном из знамени), грязные после долгого пути, немытые, неухоженные…

Ребята поднялись с земли. Степанида Дымова обошла столбы кругом, восьмерками ходила — но никакого Другого леса, другого мира уже не было… Они находились в своем родном мире. К которому еще предстояло привыкнуть.

Первым делом надо было разоблачиться — здесь стояла сорокоградусная жара. Степанида Дымова скинула куртку — и Ваня обомлел: на шее у ней заместо алмазного ожерелья висели черные уголья… Девочка, когда увидела, во что превратилось чудесное украшенье, страшно побледнела. Ваня хорошо ее понимал: не так, наверно, жаль было подарка, как обида разъедала сердце — ухажер-то ведь ей сильно нравился… Особенно в последнее время, когда совсем голову-то… вернее, головы… потерял. Десантница сорвала с испачканной шеи низку угольков, размахнулась — но… не швырнула, дескать, всё равно ведь память… Ну, что ж… Ваня, при виде подмены, тотчас схватился за свой кинжал, висящий в ножнах на заклепистом поясе — кинжалище был на месте! Полученное от Златыгорки не изменило сути, оставалось тем, что было, как там, так и тут. С помощью кинжала Ваня превратил болотные сапоги в калоши, а после спрятал оружие в котомку — а то ведь окружающие не так поймут… Стеше пришлось остаться в ботинках, зато платьице на ней было подходящее для юга, безрукавое. Зимние вещи опять спровадили в Ванину котомку, десантница-то осталась без вещмешка…