"Ведро незабудок" и другие рассказы

Но и тут возникло затруднение. Церковь стояла на высоком обрывистом берегу. Чтобы спуститься к реке, нужно было обойти километровый «Шанхай» сараев с лодками и территорию молочного комбината, раскинувшегося еще на километр. Как ни прикидывали, а миновать две людные улицы не представлялось возможным.

Маршрут утвердили, но приказано было идти тихо, без песен, нигде не останавливаться и служить «резво и кратко». Проповедь было приказано сказать в храме.

Епископ на все условия согласился. Власти по своим каналам сделали все, чтобы в крестном ходе не было молодежи, и придумали каверзу, которая должна была изрядно «испортить попам песню».

Крестный ход прошел весь путь, как и было приказано, молча. Когда спустились к реке, то увидели вместо небольшой иордани, вырубленной накануне церковными сторожами, огромную дымящуюся полынью, в которую с гиканьем и оханьями ныряли местные «моржи».

На берегу стоял вагончик, куда моржи забегали «для сугреву». Там разливали чай и водку невиданных сортов — из обкомовских буфетов. Рядом с вагончиком гудела изрядная толпа активистов и местных пьянчужек, уже получивших казенное угощение.

Архиерей и священники были смущены видом большого количества ундин (русалок. — Прим. ред.) в весьма откровенных купальниках. Хоругвеносцы в нерешительности остановились.

Купальщики и толпа подвыпивших граждан сгруппировались вокруг человека в смушковой папахе, руководившего ими. Участники крестного хода стали вокруг духовенства. Со стороны казалось, что сейчас

пойдут «стенка на стенку». Но епископ вдруг громко произнес: «Идем дальше. Вырубим новую иордань».

И тут громкий женский голос запел: «Спаси, Господи, люди Твоя!»

«И благослови достояние Твое», — подхватили сотни голосов.

«Победы на сопротивныя даруяй», — вступил епископ, и крестный ход двинулся сквозь строй растерявшихся «моржей».

Человек в смушковой папахе вскрикнул фальцетом: «Прекратить пение! Вам не разрешали». Но тут же закашлялся. Его отодвинули в сторону.

«И Твое сохраняя крестом Твоим жительство», — неслось над рекой.

Епископ осенял сконфуженных купальщиков крестным знамением. Мужчины в плавках и женщины в купальниках стали прикрываться полотенцами, смущенно поглядывая на своего начальника. А епископ шел и благословлял их — то самое «Господнее достояние», заблудшее и обманутое, но все же не потерявшее способности испытывать стыд.

Крещенским утром

Избу в Тверской губернии я купил давно. Пока дети были маленькими, жили мы в ней с мая по ноябрь. А в девяностом году пришлось даже зазимовать. На Новый год сосед привез за бутылку пушистую трехметровую елку. От прежнего хозяина осталось много елочных игрушек. Особенно хороши были потрепанные дореволюционные игрушки из ваты, бумаги и папье-маше.

Новый год мы встретили тихо, по-домашнему. Ждали Рождества. Я был уверен, что на Святках будут колядовать. В рождественскую ночь я несколько раз выходил из дома. В редких домах горел свет. Стояла тишина. Что-то потрескивало на морозе.

Наутро я прошелся по деревне. Соседи здоровались друг с другом, поздравляли с праздником.

— Что ж никто не колядует? — спросил я у соседки, бабы Пани.

— Да кому колядовать-то? Разве что нам с Манькой. — Восьмидесятилетняя баба Маня захохотала и громко выругалась.

Зато на Крещение моя этнографическая жажда была утолена. Утром я пошел за водой. У колодца стояла чудесная парочка — соседка Татьяна в ватнике и ее муж Володька в одних сатиновых трусах. Татьяна пыталась вырвать из рук мужа ведро. Тот угрюмо матерился и пинал спутницу жизни голой ногой. Вода плескалась на ватник, отчего Татьяна разъярилась и пнула мужа валенком с галошей. Тот увернулся. Татьяна упала навзничь. Володька быстро опрокинул на себя воду, вздрогнул всем телом, охнул и побежал к избе, оставляя на снегу отпечатки босых ступней. Татьяне тоже досталось. Она сплюнула попавшую в рот воду и попыталась подняться. Я помог ей. Она стряхнула с ватника крупные капли и всхлипнула.

— Вот ведь, козел, всю осень проболел, и туда же.

— Куда туда же? — не понял я.

— Обливаться. Хотел на реку идти. Витька Митрофанов сгоношил всех. Вот пьянь негодная. Говорит, для здоровья — первое дело в Крещенье в воду прыгнуть. Бог воду освящает по всей земле. И все грехи в ней остаются... Утопила бы сама своими руками эту пьянь... Еще и Бога поминает. Век бы его не видеть.

Я предложил ей зайти к нам, и она неожиданно согласилась. Пока моя жена готовила чай, Татьяна разглядывала комнату с елкой.

— Давно я тут не была. Покойница Анна Семеновна нас, детей, всегда в Рождество приглашала. Конфетами, пряниками угощала. Мы ведь бедно жили. Не до конфет...

На эту фразу жена отреагировала незамедлительно — поставила огромную коробку немецкого шоколада, которую прислали нам друзья.

Татьяна даже ахнула от удивления. Некоторое время она для приличия отказывалась: «Что я маленькая, что ли. Детям оставьте». Но потом, оставив борьбу с искушением, стала угощаться.