"Ведро незабудок" и другие рассказы

— За двести рублей, пожертвованных вами за ночлег трех человек.

— Там было больше. Не двести.

— Двести десять. По семьдесят с носа. В вашей гостинице такие же расценки? — не удержался я.

Спонсор надулся и всю обратную дорогу до Сухуми молчал. В Сухуми он купил нам по пакету кефира и булочке, и мы, сидя в машине под проливным дождем, после десятичасового путешествия вкусили наконец-то от его щедрот. Пока мы пили кефир, Кузьмич названивал своему абхазскому знакомому, расспрашивая, где можно найти дешевую гостиницу. Назвали адрес, где за тысячу рублей нам дадут комнату. Мы тронулись, но пока петляли по центру, зазвонил телефон. По разъяренному виду Кузьмича и по тому, как резко он прекратил разговор, стало понятно, что новость была не из приятных. Предложенная сначала комната уже сдана, а нам предлагают другую, лучшую, но в два раза дороже.

Минуты три Кузьмич хмуро молчал. Потом приказал оператору: «Гони в эту... Как ее... там, где тюрьма». Оператор что-то жалобно промямлил про тридцать верст, про скользкую дорогу... Но Кузьмич был неумолим.

На некоторое время я потерял дар речи. Минут через пять устне мои отверзлись и я хрипло вопросил: «Могу ли я узнать, что происходит и зачем их степенству господину спонсору понадобился режиссер?»

Кузьмич удивленно повернул голову:

— А чего тебе? Едем и снимаем. Он это любит (Кузьмич кивнул на оператора), ты тоже.

— Так это прогулка с камерой или работа? Кроме съемок еще и монтаж, не говоря о прочем, потребуется.

— Ты чего меня разводишь? — рассердился Кузьмич.

— С кем развожу? — не понял я.

— На бабки ставишь?

Тут уж я понял. Речь шла о деньгах. Я хотел было напомнить о том, как я очутился в их чудной компании, о междугородных звонках с предложением не прокатиться по Абхазии, а снять фильм — то есть

поработать. Но делать этого не стал. Кузьмич искренне полагал, что эта поездка будет мне в радость. А обрадуюсь я от того, что она мне ни во что не обойдется. Денег не нужно платить — вот в чем радость!

В Драндский монастырь нас пустили. Пока Кузьмич пил коньяк, мы поговорили с оператором о том, во что вляпались. Он тоже полагал, что кое-что заработает. Но, в отличие от меня, не очень огорчен, поскольку материал ему пригодится.

Утром я сбежал.

Вот такая история. Слушатели — участники именинного застолья во все время моего рассказа ни разу меня не перебили. Только время от времени слышались вздохи и ахи-охи изумления.

Я извинился за то, что надолго привлек к себе внимание и отвлек народ от общения с именинницей. Но народ меня простил. Именинница была даже рада. За время моего многоглаголания она успела усыпить детей.

Все решили, что и эта история случилась для моего вразумления. Скупость отвратительна. Особенно, когда ты в состоянии не проявлять ее. По этой части мне есть о чем подумать. Я как-то привык к тому, что меня радушно принимают, делают подарки, а один мой московский друг вообще не позволяет мне ни за что платить, когда я оказываюсь в его компании. Правда, я стараюсь помогать людям, но все же, как нынче говорят, иногда «жаба меня душит», когда ей этого не следовало бы делать.

Кто-то отметил, что у меня есть шанс пополнить галерею литературных героев. Мой Кузьмич может стать в ряд прославленных скупердяев вместе с Шейлоком и Скупым рыцарем.

И вдруг все развеселились. Стали произносить тосты с сюжетами, подтекстом и внутренними цитатами из классиков и популярных псевдокавказских застольных речей.

Мне казалось, что мои истории не очень располагали к веселию. Все-таки пожар, двое суток в плену у скупца. Ан нет. Гости были веселы, словно нас собрало какое-то несказанно радостное событие. Об имениннице вспомнили лишь тогда, когда кто-то сказал, что через полчаса последняя электричка. Подняли прощальный тост за хозяйку и небольшой, но шумной компанией поспешили на станцию. И в электричке не могли успокоиться — так было всем хорошо.

А мне вдруг безумно стало жаль Кузьмича. Экую муку он носит в сердце. Как бы ему помочь?!

Иордань

Накануне празднования тысячелетия Крещения Руси (1988 г. — Прим. ред.) в одной из епархий правящий архиерей решил впервые за семьдесят лет отслужить водосвятный молебен на реке. Но для этого нужно было получить разрешение уполномоченного по делам религии. Тот решительно отказал. Все разговоры о «возвращении традиций», о призыве генсека «знать и уважать отечественную историю» не возымели действия.

Тогда кто-то из местных краеведов отправил несколько телеграмм в Москву с просьбой позволить в их епархии «вернуться к корням». Неожиданно столица повелела позволить. Кто точно повелел — неизвестно, но поговаривали, что благодетельницей была Раиса Максимовна Горбачева.

Архиерей был вызван для «прокладки маршрута крестного хода». Начальство не желало никаких «религиозных демонстраций». От собора до реки нужно было идти по центральной улице.

Было приказано служить в кладбищенской церкви на окраине и пройти к реке кратчайшим путем.