Ведуньи из Житковой

Это началось, когда как-то под утро она проснулась, все еще слыша в голове крик Катержины Сганелки. Дора смотрела на потолок темной комнаты и мучительно размышляла о том, почему взбудораженная фантазия не дает нормально выспаться именно ей. И, разбираясь в своих мыслях, она вдруг поняла, что для простых фантазий в ее снах слишком уж много деталей и что она слишком уж точно чувствует, что именно переживали люди, умершие несколько веков назад. И тогда она впервые задалась вопросом — а обычные ли это сны? Может, ее терзает не буйное воображение, а крохотные остатки того знания, которым владели ее предшественницы, осколки дара ведуний? Что, если внутри нее вибрирует их общее наследие, общее знание, переданное ей сквозь столетия от Катержины Сганелки — через Сурмену, через мать? И в тот миг, когда она подумала об этом, ей показалось, что она подобрала ключ к давно запертой двери. Стоило этой двери открыться, как Дора осознала свою истинную роль и поняла, что именно от нее требуется и какой вклад она может внести. Она единственная стоит на границе между этими двумя столь различными мирами — да, одной ногой в науке, но вместе с тем ощущая прочную связь с самой сердцевиной жизни ведуний. Ее задача, сказала она себе, выяснить судьбы всех женщин их рода, извлечь их истории из тьмы прошлого, а главное — поведать миру о их необычайном искусстве, которое недруги пытались веками стереть с лица Копаниц. Это она должна позаботиться о том, чтобы их наследие не пропало.

Той ночью ей неимоверно полегчало. Отныне она знала, что ее имя недаром стоит в конце родословной.

Дора снова вгляделась в раскинувшуюся сеть ниточек, ведущих к разным именам.

Эта генеалогическая драгоценность была Дориным секретом. До сих пор ее не видел никто, кроме нее.

Вначале она работала над родословной, потому что хотела использовать ее в дипломе, но потом, всматриваясь в свое имя, сиротливо торчащее на последней строчке, отказалась от этой затеи. Она решила так не только потому, что не захотела прилюдно стирать семейное грязное белье, но в основном потому, что опасалась, как бы против ее работы не были выдвинуты обвинения в личной заинтересованности и предвзятости, а аттестационная комиссия вполне могла пойти на это.

Она была уверена, что поступила правильно, оставив свою тайну при себе.

От размышлений ее отвлек официант. Она кивнула в ответ на его вежливый вопрос, заказав очередную рюмку. Только сейчас она поняла, как сильно болят у нее глаза от долгого чтения и от света дисплея. Дора устало помассировала веки.

Подняв взгляд, она заметила, что из другого угла зала на нее внимательно смотрит какой-то мужчина. Сначала его пристальный взгляд напутал Дору, но затем уголки ее губ растянула застенчивая улыбка.

НОЧНОЕ ГОЛОВОКРУЖЕНИЕ

Откровенно говоря, она бы изумилась, если бы ее ожидания оправдались. Или, по крайней мере, сильно бы удивилась. Вот сколько раз в жизни случалось так, чтобы наутро она не бывала разочарована? Два, три? Да и то…

Но они же делают это нарочно, назло ей, они все хотят одного, как только за ними закрывается дверь спальни, они штурмуют ее, как солдаты, как роботы, они раскатывают и мнут ее, точно тесто, неуклюже, грязно, без малейшей фантазии шарят по ней лапами, сопят, спеша скорее проникнуть внутрь, скорее, скорее, словно гончие. И все ее полное надежд ожидание, что они разбудят в ней страсть, тают, как снежинка над пламенем, и она не ощущает ничего, кроме сильнейшего смущения от неловких метаний потного мужского тела, в которых нет ни чуточки аккуратности, ни чуточки утонченности, это тело совершенно не стремится к тому, чтобы их бока слились в едином ритме, чтобы в ней зародилась наконец уверенность: да, получается, все-таки получается, вот-вот, это оно! Никто из этих мужчин даже не пытается дать ей эту уверенность, они безразличны к ней, они просто хотят, чтобы она была здесь, она — тело с раскрытой вагиной, и ничего больше.

Так происходит почти всегда: вот уже, даже раньше, чем исчезает надежда, все кончается, они зачехляют свое оружие, отваливаются, закуривают или принимаются гордо похлопывать ее по бедру, восхищаясь добротно сделанной работой, а она смотрит в потолок, и в ней постепенно нарастает злость по отношению к себе самой, к тому, какая она… ну почему ей такое не нравится, почему она непохожа на других женщин, короче говоря, почему ее не устраивает то, что предлагают ей эти мужчины, почему ей хочется встать и убежать, выбежать из комнаты, остро пропахшей их общими выделениями, и бежать до тех пор, пока она не устанет настолько, чтобы можно было не думать вообще ни о чем, даже о себе, о своей ненормальности, своей извращенности, от которой ей так плохо, ни даже о них, об этих убогих, что раз за разом доказывают ей, что все бесполезно, все не имеет смысла?