Ведуньи из Житковой

Дора еще какое-то время раздумывала над тем, что с этим делать, и наконец приняла решение. Она встала и, держа в руках весь том и — отдельно — синюю папку, постучала в окошко, за которым сидел архивариус.

— Вы не могли бы мне это отксерить? Туг всего пара страниц, не хочется ради них опять ехать из Брно… Будьте так добры! — сказала она и просительно протянула ему папку, а том с делом поставила на полку с возвращенными материалами.

Архивариус колебался. Снимать копии с личных документов было запрещено. Но в конце концов он махнул рукой:

— Ладно, давайте, надеюсь, из-за пары страниц меня не расстреляют.

Свет из-под крышки ксерокса озарил их лица всего четырежды. Ровно в пять часов и одну минуту Дора сбежала вниз по винтовой лестнице архива и поспешила мимо парка на поезд в Брно.

ЧАСТЬ II

ИНТЕРНАТ

Кто может представить себе то чувство бессилия, когда человек не знает, куда подевались его близкие? Сурмена в тот июньский день 1974 года ушла и больше не вернулась, потом увели Якубека, и никто, никто не хотел хоть что-нибудь объяснять Доре. Она натыкалась на глухую стену молчания воспитательниц, тщетно звонила в житковский национальный комитет, тщетно писала отчаянные письма Багларке с просьбой сообщить ей, где сейчас все ее близкие. Та ни разу не ответила, или же вахтеры в интернате попросту не передавали ей ответы. Она бы не удивилась.

С самого начала все оказалось намного хуже, чем она могла вообразить.

Ее заперли в огромном помещении с голыми стенами, выкрашенными блестящей моющейся краской светло-зеленого цвета, с восемью железными двухэтажными койками, расшатанные ножки которых царапали кафельный пол, и с шестнадцатью жестяными соединенными в один ряд шкафчиками, предпоследний из которых выделили ей. Маленький шкафчик с двумя полками вверху и двумя внизу, с облупившейся дверцей, с замочком с ключом. Сюда она должна была вместить остатки своей жизни.

Дора положила на металлическое дно свою единственную сумку, которую собрала под торопящими взглядами полицейского и социальной работницы. За ее жалким скарбом с громким скрипом захлопнулась дверца, а спину ей в этот момент буравило пятнадцать пар холодных глаз.

Засыпала она с плачем. Рыдала в грубую ткань постельного белья с синими штампами интерната по краям, а остальные девочки шипели и ругались на нее, пока не пришла дежурная ночная воспитательница. Фамилия ее была Гртонева, и она быстро отучила Дору плакать по ночам, вытаскивая ее из постели в коридор, залитый светом дрожащей белой лампочки, и заставляя стоять там: сначала час, потом два, а в конце концов — до самого утра. И не сметь прислоняться к стене!

Тогда Дора не понимала, почему Гртонева к ней так цепляется, почему именно она неизменно навлекает на себя ее гнев. В потоке сыпавшихся на нее оскорблений и обид Дора боролась за элементарное уважение к себе, и начиналось это обыкновенно прямо с утра.

Гртонева завела привычку будить девочек еще до подъема, и похоже, делала она это из-за Доры. Она бесшумно открывала дверь в комнату, подкрадывалась на цыпочках к Дориной кровати и резко срывала с нее, еще спящей, одеяло. И всякий раз сопровождала это замечаниями: как от нее воняет, в какой позе она лежит, а главное ей чем она занималась ночью. Все это она выкрикивала ей в лицо, и Доре, толком еще не проснувшейся, бывало стыдно. Она старалась придумать, как на это отвечать, но поначалу даже не догадывалась, что воспитательница имеет в виду. Только много позже до нее дошло, что она намекает на вздохи и стоны, которые по ночам иногда раздавались из кроватей девочек постарше; еще больше времени ей потребовалось, чтобы понять, что именно их вызывает.

Еще Гртонева обыскивала ее шкафчик, забирала оттуда прокладки, заменяя их обычной ватой, а потом наказывала за запачканную кровью простыню. Дора тогда не знала, что заставляло воспитательницу запирать ее в душе и пугать, выключая свет. Или задирать ей после душа ночную рубашку, проверяя, достаточно ли хорошо она вымылась спереди и сзади, а заподозрив, что якобы нет, заталкивать ее обратно под душ и до посинения кожи поливать ледяной водой. Дора не знала, почему все плохое, что случалось в эти годы в интернате, Гртонева сваливала на нее. Когда Анна Столаржова получила посылку, которая на другой день исчезла из ее шкафчика, обвинили Дору. Когда у Ленки Рыбаржовой пропали новые кроссовки, которые прислали ей из Канады родители, снова обвинили ее. Деньги у Майки украл опять же не кто иной, как она, Дора.

Тогда она думала, что все это было потому, что она с самого начала отказывалась соблюдать правила интерната, отказывалась играть во всесильных и подчиненных. Или еще потому, что она одна из немногих оставалась в учреждении на выходные, когда большинство других девочек отправлялось по домам.