Ведуньи из Житковой

За этот свой косяк она назначила себе наказание куда сильнее всех прежних. Что там стягивание локтя резинкой, пока рука не посинеет. Что там запрет на сон или на глотание слюны, пятнадцать минут под ледяным душем или сутки-другие без еды. Ни в какое сравнение со всем этим не идет двойной разрез: справа налево и сверху вниз. Г, потому что она глупо попалась. Г, потому что все гады — все те, которые ее там держали, не давали ей жить и имели над ней власть. А главное, Г — это она, Гртонева, которая своим постоянным надзором хотела ее раздавить. Стоило только сесть вечером в туалете, положить одну ногу щиколоткой вверх на колено другой, а потом вонзить в мякоть икры острие маникюрных ножниц. И потянуть. Справа налево, сверху вниз. И вместе с кровью, капавшей в воду в унитазе, вытекала хотя бы на время злость на саму себя и на них. На них на всех, даже на тех, кого там не было. На мать.

Бесконечно длинными интернатскими ночами, когда Дора ненавидела весь мир, она думала о ней гораздо чаще, чем прежде, пока она еще жила с Сурменой. Снова и снова она представляла себе мысленно лезвие топора, опускавшееся на голову женщины, которую она так любила, в которой души не чаяла, ради которой чего бы только не сделала, тогда как она для них с Якубеком не сделала ничего и не спасла от того, что с ними случилось. Если кто-то и был виноват в том, что брата с сестрой постигла такая судьба, то только она, их мать, в этом тогда Дора была совершенно убеждена.

ИРЕНА ИДЕСОВА

— С Иреной всегда было нелегко.

Полуденное солнце стояло над Копаницами. Тени таяли под ногами, воздух был раскален от зноя, тишину над вырубками нарушали лишь неутомимые сверчки и пение неугомонного жаворонка. Тогда, в том страшном июне, когда от ее семьи остались одни осколки, в последний день учебного года, Дора прибежала из школы пораньше, неся табель с оценками. Может быть, она забыла сказать о нем Сурмене. Или, может быть, Сурмена забыла спросить. Никто за ней не спустился, поэтому она сама взбежала наверх, к дому, и застала их, сидевших в полумраке в глубине кухни, врасплох. Прежде чем войти, она немного постояла у окна. До нее доносились звуки двух голосов. Почудилось ей, или речь действительно шла об ее матери.

— Нетерпеливая она была. Учиться не хотела. Как будто ей это вовсе не требовалось. Такая была самоуверенная, что собственной матери не слушалась. Мол, незачем. У нее была своя голова на плечах, ну и других советчиков хватало, ты же знаешь.

В недрах кухни раздался скрип стула, отодвигаемого от стола, потом шаги и звяканье половника об алюминиевое ведро с родниковой водой.

— Напейся, жарко.

— Девчонкой я Ирены боялась, — тихо проговорил женский голос. — Пугала она меня — тем, что была какая-то раздерганная. Нельзя было понять, что засело у нее в мозгах и что она на тебя обрушит. То ласковая, а то сущая дикарка. А эти ее ангелы — у меня до сих пор в голове не укладывается…

— Да уж, — согласилась Сурмена. Стул опять тихонько скрипнул. — Она твердила, что умеет с ними разговаривать.

— А ты ей верила?

Повисла пауза.

— Ну, в Ирене было что-то особенное. Только слишком много в ней этого было, вот в чем вся загвоздка. Думаю, она и сама себя не понимала. Пока она толковала с ангелами, было еще не так плохо. Хуже бывало, когда она оставалась наедине с собой.

— Так, значит, ты верила? — изумленно переспросил женский голос.

Сурмена откашлялась, после чего сказала:

— Верила. То есть верила в то, что она это и впрямь переживала, были это ангелы или еще кто, с кем она говорила.

Ее собеседница удивленно охнула, и Дора наконец узнала голос Багларки.

— Да? Ну а я думаю, что Ирена всегда была малость не в себе. Помнишь, когда это всплыло, все шушукались, что она спятила? Говорить с ангелами! Просто психованная, рехнулась, сбрендила. А священник прямо дара речи лишился: такое кощунство!

Дора живо представила себе, как Багларка перекрестилась.

— Три следующие воскресенья он проповедовал только о смирении и истинной вере. А Ирене с тех пор проходу не давал! Сколько раз я после службы видела, как он делал ей внушения, причем такие, что она уходила вся в слезах. А на исповедь шла, словно на казнь.

— Это был священник Гурка, верно? Да уж, нелегко ему тогда пришлось. Но тут он неправильно поступил, — проворчала Сурмена. — Что бы там с Иреной ни приключилось, внушениями и угрозами он ничего не добился. Даже отец наш ремнем не справился. Неудивительно, что Ирена замкнулась в себе.

Багларка что-то с сомнением буркнула, но Сурмена продолжала: