Ведуньи

У меня мимолетно мелькает мысль о той маленькой стопке чистой одежды, которую я оставила в своей бывшей комнате на постели. Я, разумеется, не посмела туда вернуться и забрать свои вещи. Там не только одежда. Там браслет и кольцо, которые мне подарил Дэниел.

– Да и так тебе большое спасибо за то, что еды нам принесла, – говорю я.

– Я бы и еще что-нибудь с радостью для вас сделала.

Слова сами собой срываются у меня с языка, и каждое из них словно отрывает кусочек моей души:

– Ты можешь взять к себе Энни.

Они обе вскакивают, как ужаленные. Бетт смотрит на Энни, Энни – на меня. Она больше не жует, хотя рот у нее набит битком.

Бетт издает какой-то жалкий смешок.

– Я… взять… нет, ты, видно, совсем разум утратила…

Энни вдруг выплевывает свою жвачку прямо на стол. Сжав кулаки, она гневно смотрит на Бетт и рычит.

– Ничего я не утратила. Возьми ее и береги. У тебя она будет в безопасности. Ты же так хочешь стать матерью, а этому ребенку грозит беда. – Я машинально вытираю Энни рот рукой и, нахмурив брови, прибавляю: – Вообще-то она обычно ведет себя куда лучше, чем сейчас.

– Но ведь она же… они все равно ее узнают, это ничего не даст… – Глаза Бетт так и горят, когда она смотрит на Энни. Я знаю, в мечтах она уже представляет себя ее матерью.

Я поднимаю Энни на руки и несу ее вокруг стола к Бетт.

– Вот, бери ее, – говорю я.

Энни с воем вцепляется в меня обеими руками, скалится, рычит на Бетт, а мама все продолжает что-то шептать, ничего не видя вокруг. Она настолько потрясена потерей одного ребенка, что не замечает, как теряет и второго.

– Возьми ее, – говорю я и пытаюсь передать сестренку Бетт. – Возьми и береги.

Энни, заливаясь слезами, пронзительно кричит: «Нет, Сара, нет!», обхватывает меня руками и ногами. Я чувствую, как рыдания сотрясают все ее тело, ее слезы обжигают мне шею и плечи, и я тоже не в силах сдержать слезы.

Бетт чуть отступает от нас, качает головой и тоже плачет.

– Я не могу ее взять. Ей нужна ты.

Пальчики Энни впились в мою шею, она обвила ногами мою талию, сцепив их на спине, и я понимаю, что ни оторвать ее от себя, ни расстаться с ней я не смогу. Даже для того, чтобы ее спасти. Я без сил падаю на табурет, прижимаю Энни к себе и прячу лицо у нее на плече.

– Все хорошо, – шепчу я ей, – все будет по-прежнему. Ты останешься со мной.

Бетт, хлюпая носом, откашливается, кивает в знак согласия и поспешно вытирает рукой глаза.

– Ну, вот и ладно. А еду я сама вам стану приносить. Но ты, Сара, все-таки подумай об отъезде. Магистрат все по домам ходит, все спрашивает – и насчет преподобного Уолша, и насчет сатаны, и насчет колдовства. Боюсь я за тебя.

Из кармана юбки она вытаскивает кошелек и достает оттуда гребень, сделанный из кости. Тот самый, что я и раньше много раз видела.

Я прижимаю пальцы к губам:

– Как это тебе удалось?..

Она тихо отвечает:

– Да я заметила, что он с этим гребнем из дома выскользнул. И потом, я его в твоей комнате видела. Вот я и подумала, что тебе, может…

Я молча беру у нее гребень. Говорить я не могу – мешает застрявший в горле комок.

Как только Бетт уходит, Энни сползает с моих колен. Сперва она стоит передо мной, сжимая кулаки и гневно сверкая глазами из-под упавших на лицо волос.

– Ты меня отдавала! – кричит она. Потом бежит в соседнюю комнату и ничком плюхается на постель.

А я продолжаю сидеть за столом, вертеть в руках костяной гребень и вспоминать. Я тогда пришла на реку. Это было уже после того, как Дэниел показал нам лунную рыбку, но еще до Майского дня. И еще до того, как он впервые осмелился к нам в дом прийти. В воздухе сильно пахло илом и речной водой, а Дэниел говорил мне:

– Я все надеялся тебя здесь встретить. Хотя специально тебя и не искал. Но реку я очень люблю и часто здесь бываю. Ну, не то чтобы часто, но все-таки…

Я смотрела на него и видела, как на щеке у него расплывается свежий синяк, под которым даже его веснушки не видны. Смотрела и не могла понять, что же в нем такого особенного. А он как-то протяжно выдохнул, покачался на каблуках, посмотрел в небо и сказал:

– А сестренки твоей почему сегодня нет? – Голос его звучал как-то глухо, словно кто-то выкачал у него из легких весь воздух, и я спросила:

– Ты, случайно, не болен?

Он засмеялся:

– Хороший вопрос!

Я отвернулась и стала смотреть на воду. Но, даже не глядя на него, чувствовала, как неловко он переминается с ноги на ногу. Потом он снял шапку, пригладил волосы, откашлялся. И тут я у него спросила:

– А в реке ты когда-нибудь купался? По-настоящему, с головой?

– О да, еще бы! Это так здорово, особенно в жаркий день. Но ты, по-моему, воду не любишь, да?

И он улыбнулся. Он вообще часто улыбался; по-моему, даже слишком часто. И улыбка у него была такая открытая, что я невольно тоже начинала улыбаться. Мне было хорошо с ним рядом. Я чувствовала исходившее от него тепло, и пахло от него приятно – сеном и лошадьми.