Вега — звезда утренняя

И только когда они проходили мимо школы и Даша увидела знакомые с детства голубые сосны, она поняла, что произошло, — вещи вокруг нее потеряли одухотворенность.

Вот хотя бы эти сосенки: какие они были зеленые, радостные, понятные, когда она смотрела на них вместе с Костриковым!

Или этот парк. Даже весь город!

Был он весь какой-то просторный, ясный, светлый, как в детстве. А вот сейчас — сжался, потускнел, словно исчезла душа.

Пытаясь защититься от чувства одиночества, Даша с иронией подумала: «Вот интересно — душа в образе Кострикова!» Но ирония не действовала…

— А все-таки вы зря не взяли платье, Дарья Сергеевна, — нарушил молчание Подрытов. — Почему?

Она пожала плечами: почему? «Такое платье я еще буду носить, а вот девчонкой в спортивных брюках я уже через несколько лет по городу не пройду, — упрямо подумала Даша. — И потом, я-то уж знаю, в чем именно я больше всего нравлюсь Кострикову».

Но ничего этого она Подрытову не сказала, а тихо бросила:

— Так.

— Жаль. Хорошие вещи, Дарья Сергеевна, надо всегда спешить брать, — сказал Подрытов мечтательно. — Верьте мне — они никогда не подведут. Надо уметь жить.

«Конечно, надо уметь. Но как?» — хотела спросить Даша и не спросила. Она только задумчиво прищурилась, наморщив лоб, а Подрытов, заметив, что слушают его невнимательно и рассеянно, уже не говорил, а только молча тащил полную корзину. Он обиделся.

Вот и знакомый дом, арка с массивной решеткой ворот. Даша очнулась от своих мыслей и, глянув на Подрытова, спохватилась:

— Ой, какая я бессовестная! Давайте сюда корзину…

— Да ничего, ничего… Уж теперь можно донести и до конца.

— Нет-нет… Спасибо, Василий Евдокимович…

Подрытов отдал корзину и побрел обратно.

А Даша неторопливо вошла под арку и чуточку постояла здесь. Ей нравилась арка, нравилось стоять в прохладной полутьме и почему-то вспомнилось, как еще в школьные годы ее провожали с вечеров десятиклассники и в глазах некоторых она замечала попытку поцеловать ее именно здесь, под аркой.

Но никто из них так и не решился на это: такая она была строгая.

«А вот Алеша должен обязательно меня здесь поцеловать!» — почему-то вдруг подумалось Даше, и она почувствовала, что покраснела.

8

Оказалось, что Костриков взял длительную командировку в отдаленные села района, и теперь ждать его предстояло долго.

Но Даша не сердилась на него: она теперь хорошо знала и то, что он возвратится, и то, что ей делать в его отсутствие. В первый же свободный вечер она села на машину и поехала в Чигорак договариваться об организации лаборатории в колхозе.

Село оказалось большим и богатым. Было много новых хат, на их сосновых срубах выступала смола. Над крышами торчали рогатки телевизионных антенн. Шофер хотел остановиться у правления, но Даша попросила довезти ее до выгона, туда, где заманчиво синел лес.

Когда машина уехала, Даша не спеша зашагала мягкой, поросшей подорожником проселочной дорогой.

Прямо от пашни начинался лес: с правой стороны дороги, на черноземе, — старый, лиственный; слева, на песках, — молодой, сосновый.

Даша засмотрелась, как заходящее солнце просвечивало верхушки сосен.

У придорожного столбика сидел белобородый дед и с интересом смотрел на Дашу.

— Дедушка, вы здешний? — спросила она у него.

— Тутошний, милая. А что, аль дорогу потеряла?

— Да нет. Просто хочу знать, как называется ваш лес.

— Лес-то? А вот тот, что справа, покряжистей, — тот Савеловский, а что слева — тот по-разному зовут, либо Большими Посадками, либо Костриковским.

У Даши забилось сердце.

— А почему так?

— Стало быть, интересуешься? — Дед заметно обрадовался тому, что нашелся человек, с которым можно поговорить, и уселся поудобней. — Ну, слушай, девонька. Тут такая история. Засадили наши мужики зыбучие пески сосной. А тут откуда ни возьмись — короед. Что делать? Губит лес, хоть плачь. И никакие тебе химикаты не помогают — мы все перепробовали. Стало быть, пиши пропало. Да нашелся умный человек, научный, прямо скажу! Костриков Алексей Тимофеевич. Знаешь, может? Ну, надоумил, как короеда уничтожить. Да и молодяка много посадил. Теперь лес-то словно заново родился. Эвон гляди-ка, какой… Ну, соответственно и именуют его мужики теперь как положено… Привыкли — Костриковский да Костриковский.

— Спасибо, дедушка… Я пойду… Спасибо.

Даша заторопилась к лесу, словно на свидание с дорогим человеком. Сначала сосенки были по пояс, и земля между ними густо цвела лиловыми колокольчиками, затем сосны стали по грудь, затем сомкнулись над головой. Сочный смолистый воздух наполнил легкие.

Она замедлила шаги, запрокинула голову и смотрела, как ветер покачивал тонкие верхушки сосен.

Потом глубоко, радостно вздохнула.

И тут же вспомнила Подрытова… И некупленное платье… И опять Подрытова…

В чаще раздалось потрескивание сучьев, шуршание, и вдруг ее окликнули.

— Даша!

Даша, и не обернувшись, поняла: он, Костриков, стоял у одной из сосенок — пыльный, с непокрытой головой, небритый. Не было видно упрямой ямочки на подбородке. Но зато глаза были те самые, которые она любила, — голубые, как родное небо над головой.

— Здравствуй, Алеша…