Вегетарианка

Неожиданно его затошнило оттого, что все эти созданные им образы, рождавшие ненависть, разочарование, страдание, и часы, когда он бился дни и ночи напролет ради того, чтобы найти истоки этих чувств, он почувствовал как некое насилие. В этот миг его сознание вдруг вышло за пределы дозволенного и возникло желание открыть дверь такси, мчащегося на большой скорости, броситься на асфальт и откатиться прочь. Выносить все эти слепки действительности он был уже не в состоянии. Иными словами, когда он думал обо всем этом раньше, ему казалось, что его ненависть не проявилась в полной мере. Ему казалось, что от этих образов не исходит настоящая опасность. Однако этим душным летним днем в такси, которое везло его домой, запах крови свояченицы ударил ему в нос и старые образы вдруг обернулись для него угрозой, вызывая тошноту, не давая свободно вздохнуть. Именно тогда он подумал, что вряд ли сможет и дальше заниматься своим делом. Всего за один миг он почувствовал полное бессилие, белый свет опротивел, и все, что составляло его жизнь, показалось невыносимым.

Все произведения, сотворенные им почти за десять лет, потихоньку отдалялись от него. Они уже не принадлежали ему. Они перешли к человеку, которого он знал, или думал, что знал.

* * *

На другом конце молчали. Свояченица точно подняла трубку: вместе с каким-то постукиванием раздавались смутные звуки, похожие на дыхание.

– Алло, – он с трудом разлепил губы, – Ёнхе, это я. Ты слышишь? Мама Чиу, твоя сестра…

Презирая самого себя, с ужасом осознавая низость своего притворства и лицемерия, он продолжил:

– …уж очень она беспокоится о тебе, вот я и звоню.

Он коротко выдохнул в трубку, из которой не раздалось ни слова в ответ. Наверное, сейчас свояченица стоит босиком, как обычно. Пролежав в отделении психиатрии несколько месяцев, она выписалась и, пока все родственники хором утешали ее мужа, заявившего, что совместная жизнь с ней и его загонит тоже в больницу, приехала пожить к ним. Весь месяц – до того дня, когда она поселилась в маленькой арендованной квартирке, – они провели под одной крышей, но ее присутствие особых трудностей не создало, и почти не стесняло его. Это было до разговора с женой о ее монгольском пятне, поэтому он лишь с сочувствием и недоумением смотрел на нее со стороны.

Молчаливая по натуре, свояченица проводила все дни на лоджии, греясь в солнечных лучах последних осенних дней. Бывало, она приводила в порядок цветочные горшки, собирала опавшие листья и измельчала их или, растопырив пальцы на руках, играла с тенями на полу. А когда жена крутилась на кухне, она вела Чиу в ванную и, стоя там босиком на холодном кафеле, умывала племянника.

Было трудно поверить, что это та же самая женщина, которая когда-то пыталась покончить с собой и которая потом обнаженная по пояс – очевидно, так проявлялось душевное расстройство после попытки самоубийства – как ни в чем не бывало сидела перед людьми? Хотя он сам взвалил ее, всю в крови, на спину и помчался в больницу, хотя пережитое в тот день произвело на него неизгладимое впечатление, ему казалось, что это несчастье произошло с другой женщиной и события разворачивались в другие времена.

Если и было в ней что-то не совсем обычное, так лишь одно: она по-прежнему не ела мясо. Из-за этого у нее с самого начала разладились отношения с родственниками, и все ее странные поступки, вплоть до хождения топлес, последовали за этой первой переменой, поэтому ее муж утверждал: вегетарианство и есть доказательство того, что никаких признаков возвращения в нормальное состояние нет.

– Говорю вам, она лишь с виду стала мягкой и послушной, только и всего. И без того подавленную, ее каждый день пичкали лекарствами, вот она все больше и погружается в прострацию, а так изменений никаких нет.

Смущение в нем вызывало лишь то, что отношение свояка к их с ней совместной жизни выглядело слишком поверхностным, что он решил бросить жену запросто, как выбрасывают на помойку сломанные часы или домашние электроприборы.

– Только не считайте меня подлецом. Все, кого ни спроси, главным пострадавшим назовут именно меня.

Не согласиться с этими словами он не мог, поэтому придерживался нейтралитета, в отличие от жены. Та умоляла зятя повременить с официальным разводом и посмотреть, что будет дальше, но в ответ получила лишь равнодушный отказ.

Стирая из памяти лицо свояка – очень узкий лоб, срезанный подбородок, капризное выражение, – которое не понравилось ему с первого взгляда, он снова обратился ксвояченице:

– Ёнхе, ответь, пожалуйста. Ну, скажи хоть что-нибудь.

Он подумал уже положить трубку, как вдруг облегченно выдохнул.

– …Вода кипит.

Ее голос был невесомым, словно пух. Он не звучал ни угрюмо, ни отрешенно, как у больного, и ясным или радостным его тоже нельзя было назвать. Это был безучастный голос человека, который ничему в этом мире не принадлежит, застряв где-то между бытием и небытием.

– Надо пойти выключить газ.

– Ёнхе, я…

Она собиралась закончить разговор, поэтому он поспешно сказал:

– Ничего, если я сейчас приеду к тебе? Ты не собираешься сегодня никуда выходить?