Вегетация

Просека выглядела как длинная прямая щель между двумя массивами почти зрелого леса. Лесу было лет пять. Рябины, липы, ёлки, тополя, клёны, пихты, берёзы — всё вперемешку. Деревья вымахали уже на десяток метров, стволы были толщиной в ногу человека. А на просеке из красноватой земли, выжженной кислотой, реденько торчали кривые уродцы с мелкой листвой. Мотолыга давила их легко, с громким хрустом, словно не давила, а жевала.

Вёл машину Холодовский. Он крепко сжимал двурогий руль, оплетённый пластмассовой сеткой, и поглядывал на планшет с картой местности; планшет в держателе торчал рядом с круглыми циферблатами на приборной панели. К борту рядом с Холодовским ремнями был пристёгнут автомат.

Машину трясло, и Егор Лексеич опустился на своё место.

— Ладно, — сказал он. — Доставайте телефоны, начнём карту учить.

Десантный отсек был забит ящиками и коробками: люди сидели там, где смогли втиснуться. За бортами шуршали и скребли ветки.

— Сбрасываю вам ссылку, — Типалов ловко тыкал коротким пальцем в экран. — Цените, что забочусь за вас. Давайте открывайте.

— Это что за навигация, шеф? — деловито поинтересовался Фудин, судя по всему, мужик дотошный и въедливый. — «Скайроуд» или «Чи линь»?

— Кто лес рубит? — спросил его Типалов. — Пиндосы или китаёзы?

— Понял, «Чи линь», — быстро ответил Фудин.

— Смотрите, — продолжил Егор Лексеич. — Всё разбито на делянки… Лес восстанавливается за восемь лет. Значит, каждые восемь лет каждую делянку вырубают. Те, которые сейчас рубят, закрашены тёмно-зелёным, остальные — просто зелёные. Цифры на делянках с нуля до восьми означают, сколько лесу лет. Где светло-зелёное — там без леса: вырубка, луговина, поляна или ещё что-нибудь. Грязненькое такое — заболоченный лес.

— Ой, Егора, ничего не понимаю… — жалобно вздохнула Алёна Вишнёва.

Маринка прикусила губы, чтобы не ухмыльнуться. Крупная, фигуристая тётя Лёна изображала беспомощную дурёху, чтобы нравиться дядь Горе. Дядь Гора любил быть главным, любил покровительствовать — Маринка это знала, и тётя Лёна умело ловила мужика на его предпочтениях.

— Да чё ты прибедняешься, мам? — сморщился Костик, сын.

Костик был высокий, тощий, голенастый, длиннорукий, сутулый, весь какой-то разболтанный. А ещё — губастый, носатый и лохматый. Не в мать, короче. Он сразу заметил Маринку, и та почувствовала его интерес.

— Ты мне снова всё объясни, Костичек, — попросила тётя Лёна.

— «Костичек», — фыркнула Маринка.

Бризоловый дизель мотолыги был компактнее, чем тот, что изначально предусматривался конструкцией машины. Сдвинутый к борту, он освобождал проход к местам водителя и штурмана. Закрытый железным кожухом, а сверху ещё и дощатым настилом, он рокотал глухо и размеренно. От горячего масла в мотолыге пахло как-то по-древесному — одновременно дёгтем и смолой.

— Самые опасные делянки — даже не те, где лесоповал, а те, где проводят риперовку, — продолжал обучение Егор Лексеич. — Это цифры с трёх до пяти. Риперовка — это когда по делянке шныряют такие шустрые комбайны, риперы называются, и рубят молодняк и кусты. Прореживают лес, чтобы здоровее был. На карте делянки под риперовкой обозначают с крестиками. Риперовка может начаться с любого момента, так что делянки три — пять лучше обходить.

— Какая у риперов скорость передвижения? — спросил Фудин.

— Не убежишь, не надейся.

— Ясно, шеф. А чумоходы где?

— У чёрта на елде! — огрызнулся Егора Лексеич. Фудин его раздражал.

— Ты как, уже ездила с дядькой-то, да? — подкатил к Маринке Костик.

— Тебе какая разница? — сразу встопорщилась Маринка.

— А ты почему без телефона сидишь? — спросил Егор Лексеич у рослого и грузного мужика с обиженным лицом.

Мужика звали Николай Деев, а прозвище у него было Калдей.

— На хуя мне? — с вызовом ответил он.

— Останешься в лесу один — как ориентироваться будешь?

— С хуя ли я один останусь? — Калдей передёрнул плечами. — Не останусь.

Егор Лексеич всмотрелся в мужика повнимательнее.

— Тупой ты, — сделал вывод он.

Калдей просто отвернулся.

В небе над мотолыгой справа и слева плыли вершины деревьев. На грузах и на лицах людей мерцала светотень от решётки интерфератора. Вокруг царил покой, однако Егор Лексеич знал: нельзя верить в безмятежность этого дня. Дураки думают, что лес — просто охеренная толпа неподвижных и неразумных деревьев. Нечего бояться. Но всё не так. Нет, Егор Лексеич не чуял лес нутром, как чуют Бродяги, зато ни на миг не терял понимания, что лес их всех видит и слышит. Бесплотно ощупывает их души. И сейчас — тоже. Он, лес, терпеливый и злопамятный. И он непременно нападёт, когда подвернётся возможность.

— А ты где училась? — не отставал от Маринки Костик. — На лесотехе, да? У меня там кореш тоже учится. Вовка Бидон, толстый такой, знаешь его?

— Фиг ли ты лезешь ко мне? — рассердилась Маринка.

Костик был младше её на два года и не представлял интереса.

— А чё ты сразу как крыса-то? — не обиделся Костик. — Понравился, да?

Маринка, выражая презрение, издала губами неприличный звук.

Фудин вернул Егора Лексеича к обучению:

— Шеф, а линии — это просеки?