Вэйджер. История о кораблекрушении, мятеже и убийстве (ЛП)

Байрон также познавал радости морской жизни. Во время приема пищи еда, состоящая в основном из соленой говядины и свинины, сушеного гороха, овсянки и бисквитов, была на удивление обильной, и он с удовольствием обедал в своей койке вместе со своими товарищами, мичманами Исааком Моррисом и Генри Козенсом. Тем временем моряки собирались на орудийной палубе, отцепляли деревянные доски, свисавшие на канатах с потолка, и рассаживались за столы группами по восемь человек. Поскольку матросы сами выбирали себе товарищей, эти группы были похожи на семьи, и их члены предавались воспоминаниям и доверию друг к другу, наслаждаясь ежедневной порцией пива или крепких напитков. У Байрона начали завязываться те глубокие дружеские отношения, которые возникают в таких тесных каютах, и он особенно сблизился со своим товарищем Козенсом. " Я никогда не знал более добродушного человека, - писал Байрон, - когда был трезв".

Бывали и другие моменты веселья, особенно по воскресеньям, когда офицер мог крикнуть: "Всем играть!". Тогда военный корабль превращался в парк отдыха, где мужчины играли в нарды, а мальчики катались на такелаже. Энсон любил играть в азартные игры и заслужил репутацию хитрого карточного игрока, пустой взгляд которого скрывал его намерения. Коммодор также страстно любил музыку, и на каждом сборе, по крайней мере , присутствовал скрипач или два скрипача, а матросы исполняли джигу и рилс на палубе. Одна из популярных песен была посвящена войне за ухо Дженкинса:

Они отрезали ему уши и перерезали нос...

Затем с издевкой дали ему в ухо,

С пренебрежением говорит: "Отнеси это своему хозяину".

Но наш король, как я вижу, очень любит своих подданных,

Что он обуздает надменную гордость Испании.

Пожалуй, самым любимым развлечением Байрона было сидеть на палубе "Вэйджера" и слушать, как старые моряки рассказывают морские истории о потерянной любви, кораблекрушениях и славных сражениях. В этих историях пульсировала жизнь, жизнь рассказчика, жизнь, которая уже избежала смерти и может избежать ее снова.

Увлеченный романтикой всего этого, Байрон начал по привычке с упоением заполнять свои дневники собственными наблюдениями. Все казалось ему " самым удивительным" или "поразительным". Он отмечал незнакомых существ, например, экзотическую птицу - "самую удивительную из всех, что я видел" - с головой, похожей на орлиную, и перьями, "черными, как струя, и блестящими, как тончайший шелк".

Однажды Байрон услышал тот страшный приказ, который в конце концов получает каждый мичман: "Поднимайся!". Потренировавшись на небольшой мизенмачте, он теперь должен был подняться на грот-мачту, самую высокую из трех, которая вздымалась в небо на сто футов. Прыжок с такой высоты, несомненно, убил бы его, как это случилось с другим моряком на судне "Вэйджер". Один британский капитан вспоминал, что однажды, когда двое его лучших парней поднимались на вершину, один из них потерял хватку и ударился о другого, в результате чего оба упали: " Они ударились головами о дула пушек .... Я шел по квартердеку, и мне представилось это ужасное зрелище. Невозможно передать мои чувства по этому поводу и даже описать общее горе корабельной команды".

Байрон обладал художественным чутьем (один из друзей говорил, что его тянуло к знатокам) и очень боялся показаться нежным пофигистом. Однажды он сказал одному из членов команды: " Я могу переносить трудности не хуже лучших из вас, и должен использовать себя для их преодоления". Теперь он начал свое восхождение. Очень важно было забраться с наветренной стороны мачты, чтобы при крене корабля его тело было хотя бы прижато к канатам. Он перемахнул через поручень и поставил ноги на ратлины - небольшие горизонтальные канаты, прикрепленные к обтекателям - почти вертикальным тросам, удерживающим мачту. Используя эту сетку канатов как шатающуюся лестницу, Байрон поднялся наверх. Он поднялся на десять футов, потом на пятнадцать, потом на двадцать пять. С каждым ударом моря мачта раскачивалась взад-вперед, а канаты дрожали в его руках. Примерно на трети пути он подошел к грот-ярду - деревянному лонжерону, который отходил от мачты, как руки креста, и с которого разворачивался грот. Там же, на фор-мачте, осужденного мятежника вешали на веревке - или, как говорили, "прогуливали по Лестничному переулку и Конопляной улице".

Неподалеку от главного двора находилась главная вершина - небольшая площадка для наблюдения, где Байрон мог отдохнуть. Самый простой и безопасный способ попасть туда - проскользнуть через отверстие в середине платформы. Однако этот так называемый лаз считался строго для трусов. Если Байрон не хотел, чтобы его высмеивали до конца плавания (а не лучше ли ему было бы окунуться насмерть?), он должен был обойти платформу по краю, держась за тросы, которые назывались фаттоками (futtock shrouds). Эти тросы были наклонены под углом, и по мере продвижения по ним его тело наклонялось все больше и больше, пока спина не оказалась почти параллельной палубе. Не паникуя, он должен был нащупать ногой ратлинг и подтянуться к платформе.