Век

— Следовательно, первая съемка, — продолжал фон Гаштайн, — будет утонченно-элегантной. Все вы — сливки российского общества, и я хочу напомнить, что лакеи будут разносить настоящую икру и настоящее шампанское — спасибо за это нашему продюсеру, мистеру Дэвиду, — и разумеется, настоящие аристократы пьют шампанское маленькими глотками, а не проглатывают его одним махом. Как было на репетиции, мы начнем с общего плана всех присутствующих, и потом камера медленно наезжает на лицо Распутина. Мистер Распутин, конечно, будет лакать шампанское, так как он — крестьянин, и при этом поглаживать зад великой княгини Ксении — Лауры Кайе. Все на своих местах? Прекрасно! Синьор Гарда, музыку, пожалуйста! — Он взмахнул рукой, трио музыкантов — скрипач, пианист и арфист — начали играть «Я люблю твои бледные руки, помимо садов Шалимара». — Лакеи готовы? Превосходно! Итак, леди и джентльмены, мы начинаем съемки «России». Камеры! Начали!..

— О, Моррис, — шепнула мужу Барбара, взяв его за руку. — Это такое волнующее зрелище! Удачи тебе, дорогой!

Она поцеловала его в щеку, в этот момент три камеры на штативах начали с различных точек снимать сцену, а главная камера, с которой работал известный шведский оператор Нильс Свенсон, на тележке медленно поехала по направлению к Распутину, возлежавшему на диване в стиле Людовика XV.

— Все разговаривают! — закричал фон Гаштайн. — Все беседуют! Вы говорите о войне, о царе, царице, о Распутине... Это семнадцатый год... Говорите... вот так! Графиня Голицина — засмейтесь... вот так, но не слишком, выдайте нам утонченный декадентский смех. СТОП!

Он завопил так громко, что Барбара в буквальном смысле слова подпрыгнула. Фон Гаштайн вскочил со своего полотняного кресла и ринулся на площадку.

— Разве так смеются? — закричал он в ярости на побелевшую от страха актрису, игравшую графиню Голицыну. — Я сказал, — декадентский смех! Утонченный, усталый смех! Ты считаешь, что утонченный и усталый смех — это значит задрать голову и вопить, как ослица? Ты думаешь, графиня может так смеяться? Я показал тебе на репетиции, как надо смеяться! Пятьдесят, сто раз я показывал это вам всем! Как тебя зовут?

— Графиня Голицына, — дрожа, ответила девушка.

— Безмозглая шлюха, как твое настоящее имя?

— Винифред Джонс.

— Винифред Джонс, — отличное вульгарное имя! Как я получил актрису высшего разряда с таким вульгарным именем? Откуда ты?

— Канзас-сити, штат Миссури.

— Канзас-сити? — завопил фон Гаштайн. — И что, шлюха по имени Джонс из Канзас-сити должна знать, как играть графиню! Грязная потаскушка, ты уволена! Убирайся с площадки. Убирайся! Проститутка!

Девушка разразилась рыданиями и убежала из павильона. Барбара была поражена:

— Моррис, но ты не можешь позволить ему так обращаться с людьми!

— Что я могу сделать? Он гений!

— Гений? Вздор какой! Он чудовище!

— Тишина! — взревел фон Гаштайн, бросив свирепый взгляд на Барбару. — Миссис Дэвид, я хочу напомнить вам, что на моей площадке никому, кроме режиссера, не разрешается разговаривать!

Барбара вся кипела от гнева:

— Извините, мистер фон Гаштайн, но я хочу напомнить вам, что мой муж является продюсером этой картины. Я также хочу напомнить вам, что это актеры и живые люди, к которым надо относиться с определенным вниманием и уважением!

У фон Гаштайна от ярости глаза чуть не вылезли из орбит. Он бросил свой рупор и сбежал с помоста.

— Я ухожу! — заорал он. — Ухожу навсегда! Я отказываюсь подчиняться приказам всяких буржуа. Найдите себе ковбоя, чтобы он поставил вам этот кусок дерьма.

— Вилли! — закричал Моррис. — Ну вот, ты добилась своего, — прошипел он жене и кинулся за режиссером. — Вилли, все мы нервничаем, давай не будем пока сходить с ума... Давай поговорим...

Пока Моррис и Вилли кричали друг на друга, Барбара уселась в кресло, а Сонни — любимый пудель Лауры Кайе выскочил из рук ее костюмерши, подбежал к «пауку» (одной из мощных электрических розеток на полу сцены), поднял перед ним ногу и помочился. Посыпались искры, половина ламп погасла, а визжащий пуделек был отброшен на середину сцены, где с перепугу цапнул Распутина за лодыжку. Майлс Пирсон завыл, чтобы привели доктора и сделали ему укол против бешенства, а Лаура устроила истерику из-за своего песика и потребовала послать за ветеринаром.

К концу дня, когда Вилли наконец нехотя согласился вернуться к съемкам, были отсняты всего несколько футов пленки. Бухгалтер Морриса подсчитал, что потерянный съемочный день стоил «Дэвид продакшнз» одиннадцать тысяч четыреста семьдесят восемь долларов, включая сюда гонорар доктора и ветеринара.

Но это было только начало неприятностей Морриса.