Век

— Безмозглая женщина, — он подошел к кровати, — неужели ты на самом деле думаешь, что этот шарлатан может разговаривать с Карло? Чертов Папа не может этого сделать, а этот траченный молью профессор может? Пошевели мозгами, Нанда. Господи, когда я на тебе женился, я ведь считал, что они у тебя имеются.

Она обернулась, и в ее покрасневших от слез глазах сверкнул гнев.

— А как он узнал о красных рукавичках? Он же не мог знать, что я подарила Карло на его четырехлетие красные рукавички, но он упомянул о них! Он сказал: «Мамочка, я скучаю по моим красным рукавичкам!» И игрушечный поезд, и миндальные леденцы — профессор назвал их!

— Дура, а ты не подумала, что он подкупает слуг? Или собирает сведения у друзей и родственников? Он прохвост, однако голова у него соображает. Он слушает, запоминает, потом скармливает тебе это, а ты веришь ему!

— Да, верю, потому что он возвращает мне сына!

— Карло мертв! — Он сорвался на крик. — Мертв! Никто не может возвратить мертвых! У нас есть Энрико. Почему ты должна разрушать свою жизнь из-за Карло! У тебя есть многое, ради чего стоит жить.

— Что? — воскликнула она с вызовом в голосе. — Ты? Мой замечательный, красивый муж, который насильно вливает касторку людям в глотки? Я думала, что вышла замуж за мужчину, а получилось, что мне достался безобразный хулиган!

Он влепил ей пощечину, потом другую, третью. Она съежилась и закричала.

— Глупая шлюха, — сказал он негромко и вышел из комнаты.

Нанда лежала на кровати минут пять, сотрясаясь от рыданий. Потом с трудом села, потирая щеку. Встала с постели, шатаясь, подошла к комоду с черно-серебряной инкрустацией, на котором стояла фотография Фаусто в фашистской форме, вставленная в серебряную рамку. Взяла ее в руки, на секунду задержала на ней взгляд, потом нежно поцеловала.

И вдруг со всей силой швырнула ее в другой конец комнаты. Фотография ударилась о стену и упала на пол среди осколков разбитого стекла.

Если что и могло считаться сердцем Рима, так это площадь Венеции — широкая и красивая, в центре которой стоял белый мраморный памятник Виктору Эммануилу II. По контрасту с ней палаццо Венеция казался строгим по стилю и рассматривался многими как один из самых прекрасных образцов архитектуры Возрождения. Построенный в 1455 году, этот дворец был в свое время резиденцией венецианского посла, теперь он стал резиденцией фашистского правительства. Уже приобретший скандальную известность балкон, с которого дуче произносил свои крикливые речи, находился в середине фасада дворца. Фаусто хорошо знал это здание, но никогда не был в кабинете Муссолини на втором этаже; поэтому, когда привратник ввел его туда, ожидание встречи с дуче могло сравниться лишь с его искренним благоговением перед ним.

Мраморный зал длиной почти двадцать два метра и шириной примерно четырнадцать метров назывался «Сала дель Маппамондо», так как в нем висела старинная карта мира. Высотой в два этажа, он имел и два ряда окон, выходивших на площадь. Декоративные колонны усиливали ощущение величия. В дальнем конце зала гигантский камин завершался огромным треугольником, в центре которого находилась фасция[74] высотой почти два метра, окруженная триумфальным венком. В комнате не было никакой мебели, кроме стола дуче и трех стульев в дальнем углу. Таким образом, все внимание сосредоточивалось на столе и дуче. Стол был чист, на нем стояла средних размеров лампа с полукруглым абажуром, отделанным бахромой. Около стола стоял подсвечник в стиле барокко высотой около четырех с половиной метров. Под столом, под углом сорок пять градусов к большому центральному ковру, лежал восточный ковер меньших размеров. Один угол его загнулся на стену, что вносило единственную легкомысленную деталь в общую, хорошо продуманную картину грандиозности и напыщенности. Тем не менее это действовало на воображение. Пока Фаусто шел по комнате, он поддался чувству величия, которым Муссолини лично отнюдь не обладал.

Фаусто остановился перед столом и вскинул руку в фашистском приветствии. Дуче вскинул руку в ответ, потом вышел из-за стола и пожал Фаусто руку.

— Фаусто, ты знаешь, что я презираю аристократию так же, как она презирает меня. — Голос дуче звучал мелодично. — Но ты, мой друг, заставил меня изменить отношение к этим паразитам. В Италии немного людей, чьи верность и храбрость я ценю больше, чем твои. Тот факт, что княгиня Сильвия является твоей матерью, всегда поражал меня, ибо я знаю, что она ненавидит меня. Присядь, мой друг. Я хочу поговорить с тобой.

Фаусто сел.

— Блассетти уехал из Италии, скатертью дорога! — сказал дуче, садясь за стол. — Ты хорошо справился с моим поручением, и я это ценю. Он писатель с мировым именем — было бы глупо обходиться с ним слишком сурово. Ты прекрасно служишь партии, и пора вознаградить тебя. Фаусто, я назначаю тебя руководителем моей молодежной организации — «Опера национале балилла». Я вручаю тебе будущее Италии.

Это было потрясающее повышение, и ошеломленный Фаусто сказал:

— Дуче, у меня нет слов! Это великая честь для меня.