Век чудес

Гэбби уже направлялась к выходу. Ее школьные мокасины поскрипывали на каждом шагу.

– Здесь все фуфло, – заявила она, обведя рукой широкий круг.

Она остановилась рядом с нашим поникшим в горшке фикусом. В помещениях растениям приходилось еще труднее, чем на открытом воздухе.

– Ты серьезно? – уточнила я.

– Зря я тебе сказала. Уж больно ты правильная, не понимаешь ни фига.

Гэбби толкнула дверь и вышла на крыльцо.

– Подожди! – окликнула я ее.

– Понимаешь, Кейт прав. Здесь все как во сне. Они зомбируют людей с помощью часового времени.

Солнце ушло за холм, небо порозовело. Местные закаты всегда отличались поразительной красотой, а теперь, когда мы видели их все реже и реже, они казались особенно яркими.

– Никому не говори, пожалуйста, – попросила она.

Любой, кто знал Гэбби так же хорошо, как я, понял бы, что она не собирается никуда уезжать. Даже если такие планы и существовали, их ждал несомненный провал. Что-нибудь обязательно пойдет не так: решения у Гэбби менялись быстро, а настроение – еще быстрее. Я не сомневалась, что на следующий день она вернется из школы домой как ни в чем не бывало и уснет в своей кровати, обдумывая новый вариант побега.

Гэбби наспех обняла меня и попрощалась. Я вернулась к чтению.

До сих пор помню финал рассказа Брэдбери: в тот самый день, когда солнце осветило Венеру после семилетнего перерыва, какой-то мальчишка подговорил остальных ребят запереть одну маленькую девочку в туалете. С появлением солнца все дети выбежали на улицу, чтобы впервые в жизни ощутить на своих лицах его лучи. Это длилось всего час. А девочка осталась взаперти. И когда о ней наконец вспомнили, солнце уже скрылось за облаками, чтобы вернуться через семь лет.

* * *

Когда я на следующий день вернулась из школы, на улице еще царила темнота. До рассвета оставалось несколько часов. Я сразу отправилась к Гэбби. Съежившись от холода, я миновала участок Тома и Карлотты. Они все еще жили у себя, но свет в окнах не горел: по реальному времени была полночь. За эти месяцы их осудили и вынесли приговор – дом выставили на продажу, чтобы оплатить судебные издержки.

Дойдя до двора Гэбби, недавно устланного искусственным дерном, я обнаружила, что у них тоже темно. Горел только уличный фонарь над крыльцом.

Я позвонила в дверь. Никто не ответил. Я позвонила еще раз.

Через кухонное окно я видела ряд новых бытовых приборов из нержавеющей стали, которые безжизненно мерцали в лунном свете.

Я выросла на рассказах об опасностях, подстерегающих маленьких девочек на каждом шагу. Я знала, что их мертвые тела раздевают, кромсают на куски и оставляют на пляжах, прячут в холодильник или погребают в цемент. Эти истории никогда от нас не утаивали. Наоборот, их передавали из уст в уста, как сказки о привидениях. Родители надеялись, что страх сделает то, что не под силу правоохранительным органам.

Я вдруг увидела произошедшее с Гэбби в другом свете: двенадцатилетняя девчонка сбежала из дома с человеком, которого знала только по Интернету. Он утверждает, что ему шестнадцать, но никаких подтверждений тому нет. Предположительно, он живет в одной из колоний реального времени. Неизвестно даже его имя. Подобные приключения нередко заканчивались скверно, а с началом замедления они участились и стали еще трагичнее. Уровень преступности рос.

У меня свело живот от тревоги. Беспокойство поднялось к груди, добралось до плеч, охватило все тело до самой макушки. Страх грыз меня весь день. Удивительно, как родители ничего не поняли по выражению моего лица.

Вечером мама подняла вопрос о грядущем дне рождения.

– Надо что-нибудь придумать, – сказала она. – Давайте устроим вечеринку!

Но я даже не знала, кого приглашать. Мама и не подозревала, что все перемены я теперь проводила в одиночестве, делая вид, что болтаю по телефону. Моя жизнь изменялась со скоростью движения зыбучих песков. Вот и Гэбби исчезла.

– В такое трудное время просто необходимо отмечать хорошие события! – продолжала мама.

В итоге я согласилась на обед, уточнив, что будем только мы с дедушкой.

– Может, хоть Ханну позовем? – предложила мама. – Я так давно ее не видела.

– Нет, без Ханны, – отрезала я.

К ужину я уже сгорала от страха за Гэбби. Мне казалось, что этот жар выделяется сквозь поры моей кожи, словно феромоны, или пот, или какой-нибудь другой химический сигнал, призывающий маму Гэбби к нашему крыльцу. Собственно, она и пришла к нам после восьми вечера, чтобы спросить, не видели ли мы ее дочь.

Моя мама встала в дверном проеме и сказала извиняющимся тоном:

– Нет, не видели. А вы узнавали у других ее подруг?

Мама Гэбби в строгой юбке и на каблуках посмотрела мне прямо в глаза. К концу рабочего дня помада стерлась с ее губ, но карандашный контур еще оставался.

– Умоляю, только не говорите ей, что это я ее выдала, – попросила я.

– А ты знаешь, где она? – удивилась моя мама.

– Кажется, она уехала с одним парнем в Циркадию.

– В какую еще, черт побери, Циркадию? – спросила мама Гэбби.

Она носила контактные линзы, которые раздражали ей глаза, и поэтому все время моргала. Когда у нее потекли слезы, она заморгала еще чаще.