Век Екатерины Великой

Мимо рощи шла одинеханька, одинеханька, маладехонька.
Никого в рощи не боялася я, ни вора, ни разбойничка,
ни сера волка – зверя лютова,

Я боялася друга милова, своево мужа законнова,

Что гуляет мой сердешный друг в зеленом саду, в полусадничке,
Ни с князьями, мой друг, ни с боярами, ни с дворцовыми генералами,
Что гуляет мой сердешной друг со любимою своею фрейлиной,
с Лизаветою Воронцовою,
Он и водит за праву руку, они думают крепку думушку,
крепку думушку, за единое,
Что не так у них дума зделалась, что хотят они меня срубить, сгубить…

На глаза Великой княгини слезы накатили со второй строчки, и теперь капали, дробно падая на пышный подол атласного платья.

* * *

Еще в пятидесятом году Петербург разорвал дипломатические отношения с Пруссией – но не с Англией. Англия, недолго думая, вступила в союз с Пруссией, не порывая с Россией, и держала короля Фридриха в курсе всех событий в Российской империи. Часто курьер английский не ехал дальше Берлина. Зачем? Он оставлял донесения Фридриху, а тот, изучив их, слал своим союзникам, англичанам. Как раз тогда Бестужев плотно сошелся с Малым двором, благодаря чему в Пруссии знали каждый шаг правительства.

Сэр Чарльз Уильямс не забывал блюсти интересы своего государства и неоднократно использовал в своих целях Великого князя Петра Федоровича, как и свою любимицу, Великую княгиню Екатерину Алексеевну. Теперь же, после ареста генерала Апраксина, он стал много осторожнее, ведь случись, что об его неправедном союзе с Великокняжеской четой прознает государыня, наследника бы скорее всего пощадили, а вот Великую княгиню, нередко помогавшую мужу, неминуемо ждал бы конец – вплоть до смертной казни. Да и ему самому, английскому посланнику, не поздоровилось бы. Екатерина, обозлившись на непонятно холодное отношение императрицы, в разговорах с сэром Уильямсом не уклонялась от его каверзных вопросов, полагая, что ничего особливо вредного для государства она не выдает. Серьезных тайн она не открывала, в большинстве случаев просто не имея о них никаких сведений. Муж же ее, являвшийся членом Конференции, знал о важных государственных делах.

Послы Версальского и Венского дворов настоятельно требовали судебного процесса против фельдмаршала Апраксина. Началось следствие, и в Нарву приехал сам всемогущий начальник Тайной канцелярии, Александр Иванович Шувалов. Ему не терпелось постращать друга своего врага, канцлера Бестужева. Великий инквизитор, приехав в Нарву, незамедлительно учинил опальному фельдмаршалу строгий допрос, касающийся главным образом его переписки с Екатериной и Бестужевым. Шувалов добивался доказательств того, что Екатерина и Бестужев склоняли Апраксина к измене с тем, дабы всячески облегчить положение прусского короля.

Допросив Апраксина, Шувалов арестовал его и перевез в урочище «Четыре Руки», что неподалеку от Петербурга. Допрос, очевидно, принес свои плоды, понеже утром 15-го февраля Екатерина получила от Понятовского записку о том, что арестованы Бестужев, Ададуров, ювелир Бернарди и адъютант Разумовского Елагин.

Через своего учителя русского языка, Ададурова, и Бернарди, торговца золотыми изделиями, вхожему во все богатые дома, а стало быть, имевшему возможность передать письмо или записку, Великая княгиня держала связь с канцлером и сэром Уильямсом.

Бестужева вызвали на заседание Верховной военной конференции. При выходе из кареты у него отобрали шпагу, арестовали и отправили домой, приставив крепкую стражу. Но ловкий дипломат сумел передать записку через своего домашнего музыканта, а тот – Понятовскому. В записке он писал Екатерине держаться смело, понеже одними подозрениями доказать ничего нельзя. Но на оном не закончились неприятные известия: Великий князь, испугавшись поворота дела против Степана Апраксина и ареста Великого канцлера Бестужева, по совету Брокдорфа, явился к императрице с повинной. Он солгал ей, что сам передавал некоторые сведения королю Фридриху, не зная, что они могут серьезно повлиять на ход военных действий, и что помогала ему и даже его к оному понуждала жена, Екатерина Алексеевна.