Век Екатерины Великой

Императрица была вне себя. Ей и раньше всюду мерещилась измена, предательство, интриги и все тому подобное, теперь же ей показалось, будто она окружена ими так, что ни правды, ни чести нигде не сыскать. Сие она особливо прочувствовала после слезного раскаяния племянника. Оно просто обезоружило ее. Участие Великой княгини в измене ей казалось делом очевидным, раз уж она связана с Бестужевым и сэром Уильямсом, но как уничтожить свою невестку, она не знала. Государыне, как и ее приближенным, было ясно, что в петербургском правительстве находились уши Фридриха, короля прусского, уши, навострившиеся благодаря сэру Уильямсу. Как несколько лет назад прусскому посланнику барону Мардефельду приказали покинуть пределы страны, то же самое теперь предложили и английскому посланнику, Чарльзу Уильямсу.

Место графа Бестужева заменил его вечный завистник – вицеканцлер Михаил Илларионович Воронцов. Наконец назначили следователей, дабы рассмотреть обширное дело фельдмаршала Апраксина, но после первого допроса у графа Степана Федоровича сделался апоплексический удар, от коего через сутки он скончался.

В один день вдруг Великая княгиня почувствовала, что находится в некоем пространственном отчуждении. Какой-то пустоте, где куда б она ни направилась, ни обратила свой взгляд, никого не оказывалось рядом. Ежели кто и попадался навстречу, то под любым предлогом удалялся, словно перед ним стоял чумной больной. Отовсюду веяло ледяным холодом. Великий князь становился все грубее с ней, а государыня Елизавета вовсе перестала замечать ее. Екатерина знала, откуда тянет сим холодом. Подтверждением ее догадок, вестимо, стал арест канцлера Бестужева в середине февраля, когда поздним вечером того же дня верный Шкурин принес ей записку от канцлера с просьбой сжечь все бумаги, касающиеся известного лица. Срочно! С побелевшим лицом Великая княгиня бросилась к бюро, выгребла все бумаги, среди коих были записи о прочитанных книгах, грамматические упражнения, дневниковые записи, письма, и все оное без разбора сожгла.

На следующий день давали бал по поводу помолвки Левушки Нарышкина. Ощущая, что называется, нож в спине, Екатерина, собрав всю свою волю, держалась весело и непринужденно и исподволь наблюдала за тремя чинами – графом Бутурлиным, графом Шуваловым и генерал-прокурором князем Трубецким, коим было поручено вести дело о государственной измене. Понятовский не отходил от нее и советовал быть крайне осторожной, но Великая княгиня все же решилась поговорить с князем Трубецким. Улучшив минуту, она подошла к нему.

– Князь, я слышала о странных событиях, происшедшим в нашем государстве. Есть ли серьезные обвинения? Много ли преступников?

Стоявший рядом фельдмаршал граф Александр Бутурлин ответил:

– Мы пока ничего точно не знаем.

Поздно вечером, во время чтения «Истории путешествий», она получила еще одну записку от заключенного под стражу Бестужева, в коей опальный канцлер просил не беспокоиться: все бумаги он успел сжечь. Екатерина смогла, наконец, вздохнуть свободнее. Стало быть, доказать ничего не смогут. Надобно просто суметь продержаться, доказывая свою невиновность.

Поздно ночью к ней наведался генерал-прокурор Никита Юрьевич Трубецкой со своими помощниками и учинил полную проверку содержимого ее покоев. Слава Богу, той ночью Станислав Понятовский отсутствовал. Екатерина стояла ни жива, ни мертва, твердя про себя молитву, обращенную к Богородице. Внешне же держала себя достойно и даже надменно.

– Чем же, позвольте узнать, князь, я так провинилась, что вы пришли ко мне ночью и учиняете обыск, перетряхивая все мои вещи. Может, я обвиняюсь в воровстве?

В подобном духе она несколько раз обращалась к прокурору, но тот молчал. Оглядываясь на проворно снующих людей из его ведомства, она морщила губы и все выше поднимала свой подбородок.

Трубецкой удосужился, наконец, обратиться к ней скрипучим голосом:

– Вам сообщат, когда государыня изволит принять вас.

Великая княгиня почувствовала себя совсем худо. Дело оборачивалось против нее самым опасным образом.