Век Екатерины Великой

Восьмого сентября, в день Рождества Богородицы императрица Елизавета, решив, что ей стало лучше, отправилась пешком в приходскую церковь. Слушая обедню, она вдруг почувствовала себя нехорошо. Не беспокоя придворных, она вышла из церкви и, спустившись по ступенькам, вдруг упала без чувств. Никто из свиты не последовал за ней, а толпа народа, пришедшая на праздник с окрестных сел, окружила ее, не смея подойти ближе. Довольно быстро приближенные хватились ее и нашли у церковной лестницы. Накрыв императрицу белым платком, тут же первым делом пустили кровь и отправили посыльного за придворным хирургом, французом Фузадье, и лейб-медиком, греком Павлом Захаровичем Кондоиди, который сам хворал уже несколько дней. Государыня пришла в себя через полтора часа. Она с трудом говорила, не понимая, что с ней. Ее перенесли во дворец на канапе. Двор погрузился в великую печаль: раньше они скрывали хворобу императрицы, держали ее в большом секрете. Теперь же, когда свидетелями приступа болезни стало столь много людей из простого народа, случай сей стал общеизвестным, и скрыть его стало совершенно невозможно. Екатерина Алексеевна узнала об оном несчастном случае из записки, присланной Левушкой Нарышкиным.

Петр, с болезнью государыни почувствовав свободу, становился все более несдержанным. Он распоясался до того, что дело доходило до кулачной расправы с лицами из его свиты, даже с высокими сановниками и верными слугами. Позволял он себе оное публично, на глазах у всего двора. Князья Нарышкин, Мельгунов, Гудович и статс-секретарь Волков подвергались поочередно подобным оскорблениям. Екатерина же, напротив, являла собой воплощение доброты и обходительности. Придворные, соприкасавшиеся с ней, оставались в восторге от ее приветливости, ровности нрава и любезности. В противоположность грубости мужа, от коей ей самой постоянно приходилось страдать, Екатерина держала себя с достоинством, пробуждая в окружающих уважение. Она так умела держать себя, что ни у кого не возникало чувства жалости к ней от того, что муж ее ни во что не ставил. Более того, к самому концу года Екатерине удалось создать видимость нормальных отношений с Великим князем. Всем казалось, будто между августейшими супругами все в порядке. Улыбающаяся, со светящимися счастьем глазами (было от чего!), Великая княгиня стала появляться на ужинах Петра, где много пили и курили. Она мужественно переносила запах табака, тяжелое дыхание перепившихся голштинцев и их грубые шутки. Екатерина терпела. Ведь имелась причина: во что бы то ни стало скрыть от всех свое положение, в особенности – от Петра Федоровича. Надобно было, дабы он ежедневно видел ее – и не смог заметить резкой перемены в ее фигуре, как, вестимо, вышло бы, встреть он свою супругу спустя некоторое время.

Как всегда, во время беременности она хорошела не по дням, а по часам, и получала частые восхищенные комплименты.

Но что же ждало ее дальше, в будущем? Сего она сама не представляла себе ясно. Она знала, конечно, что тайная приверженность ее друзей должна будет когда-нибудь выйти на свет и что безумства мужа должны спровоцировать кризис – тогда она сможет начать действовать. И станет действовать, пожалуй, без всякого колебания – оное такожде она за собой знала. Но пока, как она и говорила княгине Дашковой, ей надобно было всецело положиться на Божье Провидение. Собственно говоря, ей ничего другого и не оставалось. Благодаря своему складу характера, Екатерина Алексеевна могла рассчитывать токмо на случай, который смог бы ей помочь. На ее взгляд, Орловы были именно тем самым случаем. Екатерине было нечего терять: и так, и эдак – ничего хорошего ее не ждало, поелику, вручая свою судьбу Орлову, Екатерина отдалась воле судьбы. Пусть та приведет Екатерину к ее цели. Впрочем, она была обязана достижению оной не одному токмо Орлову, а еще и своему безвольному мужу.

«Как странно все складывается, – отмечала она про себя. – Что касается меня – все идет мне навстречу, что касается Петра – все противу него же. Воистину: терпеливый победит сильного».

* * *