Век Екатерины. Заговорщики у трона

— Седьмой день гуляют. Мы уж заходим запросто, без стука, чтобы узнать, не надо ли чего? Может, и вы, господин хороший, выпить и закусить желаете? Могу предложить свиные окорочка с хреном и сметаной, котлеты отбивные телячьи, баранину жареную с зеленью, суточные щи с кашей, селяночку, осетринку, — а под всё это расстегайчики, пироги подовые, блинчики, какие вам будет угодно, с начинкой и без. А водочка у нас первейшая в Москве, а к ней селёдочка-черноспинка с лучком, икорка белужья наисвежайшая, но особо удались груздочки солёные — сам господин губернатор к нам специального нарочного за ними присылает.

— Водки здесь и без того хватает, — Афанасий Иванович кивнул на стол. — А из еды принеси щи с кашей, баранину, пироги подовые, блины на твой выбор, — ну, и груздочки неси, попробуем… Я сегодня уже отобедал, так что много есть не буду.

— Понимаем-с, сию минуту, — половой услужливо шаркнул ногой и исчез за дверью.

Афанасий Иванович подошёл к Баженову и потряс его за плечо:

— Василий Иванович! Василий Иванович! Пробудись!

Баженов поднял голову и мутно посмотрел на Афанасия Ивановича. Не поняв, видимо, кто стоит перед ним, он молча налил водку в гранёную рюмку на толстой ножке и пододвинул к Афанасию Ивановичу. Тот отпил глоток и сел напротив Баженова:

— Выпей, Василий Иванович, вот этого, — он вытащил флягу из кармана и дал ему.

Баженов покорно выпил и закашлялся:

— Крепка! Живой огонь!

— Настойка на мяте, нарочито для таких случаев, — сказал Афанасий Иванович. — Ну, как, легче?

Взгляд Баженова стал осмысленнее.

— Афанасий Иванович! Вот не ждал! — воскликнул Баженов. — Вы как сюда попали?

— Аграфена прислала: говорит, целую неделю Василий Иванович дома не появляется. Я и подумал, что в «Разгуляе» надо тебя искать — сам, бывало, здесь горе заливал, — сказал Афанасий Иванович. — Самое подходящее место, чтобы от трудностей житейских в себя прийти.

— Эх, Афанасий Иванович, вся жизнь под откос пошла! — тяжело вздохнул Баженов. — Главное, за что, за какие мои грехи? Какой дворец в Царицыно выстроил, ни сил, ни денег не жалел — и на тебе! Матушка-императрица слова доброго не сказала, смотрела на меня как на врага; за что, Афанасий Иванович, за что?..

— Извольте, ваш заказец, — вошел в комнату половой с огромным подносом в руках. — Хозяин наш, как узнал, что сам Афанасий Иванович Долгов к нам пожаловали, велел в лучшем виде обслужить. Извините, Афанасий Иванович, что я вас сразу не признал.

— Ничего, братец. Ты, видать, из новеньких? Откуда будешь? — спросил Афанасий Иванович.

— Из Ярославля. Шурин мой тут работает, он за меня похлопотал. Мы, ярославские, к трактирному делу дар имеем, — ответил половой. — Не нужно ли ещё чего?

— Нет, братец, иди. Если что, позовём, — сказал Афанасий Иванович.

— Слушаю-с, — половой поклонился и ушёл.

— Ешь, Василий Иванович, щи, они у них славные, особенно хороши после хмельного, — Афанасий Иванович налил ему и себе из супницы по большой тарелке. — И пирог возьми, закусывай.

Баженов принялся есть щи, вздыхая время от времени.

— Вот ты удивляешься, за что тебя так, — говорил, между тем, Афанасий Иванович. — А я давно предчувствовал неладное. Не над одним тобой гроза разразилась, по всем нам она ударила; посмотри, что с Николаем Ивановичем Новиковым сделали, а его государство должно было беречь как зеницу ока. Где ещё найдёшь такого человека — умницу, подвижника, радетеля об общем благе? В том-то и беда, что не только не нужны такие люди власти нашей, но опасны для неё; ей надобны не честность, правда, благородство, а как раз наоборот: чем подлее народ будет, тем она надёжнее себя чувствует — и чтобы вопреки тому не провозглашали, всё это пустые словеса и лицемерие.

— И я почти тоже самое говорил Николаю Ивановичу, но что же делать? — мрачно сказал Баженов.

— Знавал я одного старика, который ещё при Петре Великом служил, — продолжал Афанасий Иванович. — Непростой был царь, много всего в нём было намешано, но взаправду хотел, чтобы народ русский не рабским и лукавым был, но достоинством обладал, честью и совестью. Старик этот, который мне о Петре рассказывал, с умилением вспоминал, как царь дубиной подлецов и лихоимцев охаживал, а то и казнил лютой смертью. А я думал: разве дубиной честность и благородство воспитаешь? У меня сосед был, который чуть не каждый день бил своего сына, чтобы достойным человеком его вырастить, а сын озлобился и, войдя в возраст, зарезал отца… Нет, битьём из раба человека не сделаешь, но ещё в худшего раба его превратишь, так что ничего человеческого в нём не останется. А нас веками били и унижали, — так что же удивляться, что мы стали такими, какие есть?..