Век Филарета

       Николай вернулся в храм и подошел к стоявшей на коленях матери. Опустился рядом на колени, и Мария Федоровна, лишь взглянув на лицо сына, поняла, какую новость привез курьер. Машинально открыла письмо от невестки, глаза механически скользили по

строчкам: «...Наш ангел на небесах, а я еще прозябаю на земле. Мог ли кто подумать, что я, слабая и больная, могла его пережить? Матушка, не оставляйте меня, я совершенно одна на этом скорбном свете...»

       У Марии Федоровны ослабли ноги, и она никак не могла подняться. Церковь глубоко ахнула. Службу прервали. Коридоры Зимнего наполнились звуками рыданий, загудели от гаданий и пересудов.

       На спешно созванном заседании Государственного совета ве­ликий князь Николай Павлович, холодея от волнения, предъявил свои права на престол. Был вскрыт пакет с еще недавно секрет­ными документами, а вскоре те же бумаги были привезены из Синода и Сената. Но, казалось бы очевидное, дело застопорилось.

       Генерал Милорадович в оглушительной тишине заявил, что если бы Александр Павлович действительно намеревался сделать своим преемником Николая Павловича, то при жизни опубли­ковал бы такого рода манифест. Тайные же документы не имеют юридической силы, ибо нарушают изданный Павлом 1 закон о престолонаследии. Гвардия воспримет вступление Николая на престол как попытку узурпации власти.

       Двадцатидевятилетний Николай смотрел на почтенных са­новников и генералов, подавляя в себе ярость и отчаяние. Ему, да и покойному брату, и в голову не могло прийти, что может быть оспорена воля государева. Но делать было нечего. Теперь для воцарения Николай должен был предъявить официальное отречение Константина Павловича на данный момент. В Варшаву полетели курьеры, а пока Николай официально присягнул им­ператору Константину I и привел к присяге гвардию, двор, Го­сударственный совет, Сенат и Синод.

       Владыке Филарету сказали о кончине Александра Павловича 28 ноября. Утром следующего дня он отправился к московскому генерал-губернатору князю Дмитрию Владимировичу Голицыну и объявил ему о давнем отречении Константина.

       — Вы ошеломили меня своим известием, владыко,— потирая лоб, сказал князь.— Все в такой тайне... Да знает ли сам великий князь Николай о существовании сего акта?

       Архиепископ молчал. Знать точно он не знал, а догадки тут были опасны.

       — Как же быть? — растерянно вопрошал князь.— Может так статься, что мы получим из Варшавы манифест о вступлении на Престол Константина Павловича прежде, нежели из Петербурга — о вступлении Николая Павловича. Как же присягать?.. Владыко, вразумите!.. А знаете что, я сам хочу .увидеть эти бумаги. Я руку государя хорошо знаю — едемте в Успенский собор!

       — Ваше сиятельство! Дмитрий Владимирович! — Филарет был oзадачен не менее генерал-губернатора, но сохранял трезвость ума. Ехать нам не следует. Из сего могут возникнуть молвы, каких нельзя предвидеть, и даже клеветы, будто что-то подложено к  государственным актам или изъято.

       — Да-да, вы правы!.. Без сомнения, вы правы, — согласился князь. – Но как же быть с присягой?

       — Наберемся терпения и будем ждать вестей из Петербурга. Может, уже сегодня к вечеру будет курьер?

       — А если из Варшавы?

       — На Варшаву не будем обращать внимания.

       И верно, в седьмом часу вечера к подъезду генерал-губернатора на Тверской примчалась коляска с адъютантом Милорадовича графом Мантейфелем. В письме Милорадович излагал непременную волю великого князя Николая о принесении присяги  Константину Павловичу без распечатывания «известного пакета». Голицын тут же послал за Филаретом.

       — Владыко, надо присягать, а?

       — Дело нешуточное. Что значит письмо? Нужен государствен­ный акт или указ

Святейшего Синода, без коих нельзя решиться,- отвечал как давно обдуманное архиепископ.

       — Воля ваша, владыко, а все ж таки присягать надо,— заколебался Голицын. – Нельзя быть одному императору в Петербурге, а другому в Москве.

       — Да ведь я же вам сказал о воле покойного государя. Надо ждать.

       — Видимо, не без важных причин оставлен был сей акт без действия, - пытался убедить себя и архиерея генерал-губерна­тор. — Князь Александр Николаевич Голицын в Петербурге, три копии акта, верно, уже достали... Надо присягать. Иначе нас бунтовщиками сочтут.

       Смолчал владыка. Прояви Николай решительность и твёрдость, не волновалась бы сейчас Россия, а тихо предалась скорби. Но коли в Зимнем потеряли голову, не ему из Троицкого подворья их вразумлять.

       — Будем присягать, ваше сиятельство.

       30 ноября, в день памяти святого Андрея Первозванного, в Успенском соборе Кремля собралось высшее московское духо­венство. В 11 часов от генерал-губернатора архиепископу дали знать, что Сенат составил определение и идет к присяге. Тогда начальным благовестом в успенский колокол дано было церковное извещение столице о преставлении государя Александра Павло­вича, а вслед за тем в Успенском соборе произошла присяга.