Век Филарета

       Казалось, наступает решительная перемена в положении по­луопального московского архипастыря, но он помнил слова вла­дыки Амвросия: «Подожди и посмотри, что будет...»

    Глава 4

 БОЖЕСТВЕННЫЙ ГЛАГОЛ

       Коронация была назначена на лето 1826 года. Всю зиму и весну шло следствие по делу декабрьского мятежа. Из 189 арес­тованных 121 были преданы суду, 57 подвергнуты наказаниям ад­министративным, 11 освобождены. Вооруженное выступление против законной власти, намерение цареубийства и убийства не­скольких человек подлежали суровому наказанию. Однако в дво­рянском обществе, в котором почти всякий имел либо родствен­ные, либо служебные, либо дружеские связи с кем-нибудь из мятежников, многие ожидали от Николая Павловича прощения и милости. Казнь пятерых и ссылка более ста человек в Сибирь ошеломили дворянство. Мятежников открыто жалели, но то была жалость не к героям, а к несчастным. Тридцатилетний император долго переживал и свою растерянность, и покинутость почти всеми, и страх за судьбу жены, детей, матери, и потрясение от сознания своей ответственности за судьбу России. Он будто переродился 14 декабря, и многие замечали, что он стал «каким-то иным».

       Николай Павлович не был ни извергом, ни мизантропом. Рылеев сам признался ему, что намеревался убить всю царскую семью и отдать город во власть народа и войска (план был — дать народу разграбить кабаки, взять из церквей хоругви и толпой идти на Зимний дворец). Каховский стрелял в графа Милорадовича с намерением убить... Но когда друг Алексей Орлов просил за брата, заводилу среди злодеев, он простил Михаила, а Алексея возвёл в графское достоинство и в мае был посаженым  отцом на его свадьбе.

       «…Что касается моего поведения, дорогая матушка,— писал император матери весной,— то компасом для меня служит моя совесть. Я слишком неопытен и слишком окружен всевозмож­ными ловушками, чтобы не попадать в них при самых обычных даже обстоятельствах.

       Я иду прямо своим путем — так, как я его понимаю; говорю открыто и хорошее и плохое, поскольку могу; в остальном же полагаюсь на Бога. Провидение не paз благословляло меня в некоторых случаях жизни, помогая мне в самых запутанных по видимости делах достигать удачи единственно благодаря простоте моих жизненных  правил, которые целиком в этих немногих словах: поступать, как велит совесть».

       Мало кто знал, что переживал Николай, принужденный начать царствование казнями. «У меня прямо какая-то лихорадка,— писал он матери после объявления приговора над

мятежниками.— У меня положительно голова идет кругом. Если к этому еще добавить что меня бомбардируют письмами, из которых одни полны отчаяния, другие написаны в состоянии умопомешательства, то уверяю вас, дорогая матушка, что одно лишь сознание ужаснейшего долга заставляет меня переносить подобную пытку».

       На допросах он увидел, что главнейшим и очевиднейшим поводом для недовольства было крепостное право, а потому приказал сделать из всех показаний выборку на этот

счет для последующего рассмотрения. Он создал секретный комитет для изучения вопроса о возможности освободить помещичьих крестьян, но — в тайне и от самих мужиков, и от их хозяев. Однако многие отметили, что графине Каменской, статс-даме и вдове фельдмаршала, было запрещено присутствие на коронации за то, что в одном из ее имений крестьяне взбунтовались, возмущенные же­стокостью управителя.

       Расследование в отношении таких персон, как Мордвинов, Сперанский, генералы Ермолов и Киселев, по его приказанию велось в строжайшей тайне. Как и следовало ожидать, никто из названных не был причастен к обществам. Тем более это касалось владыки Филарета, в отношении которого и следствие не велось.

       Но все же московский архипастырь вызывал у императора слож­ные чувства. Николай Павлович помнил свой детский восторг перед красноречием маленького монаха. От покойного брата он знал, как доверял тот Филарету, и не обращал внимания на последовавшее охлаждение. Николай откровенно презирал Аракчеева и косился на изворотливого митрополита Серафима, а вот князя Александра Ни­колаевича Голицына уважал. По всем своим действиям в роковые дни ноября — декабря Филарет заслуживал благодарности, и сдер­живало Николая Павловича лишь одно обстоятельство — незави­симость и самостоятельность владыки, чрезмерные для духовного лица. В Москве он командовал генерал-губернатором, а случилось что — взял бы и бразды государственного правления... Ну уж нет! Филарет, может быть, рассчитывает повторить судьбу своего великого соименника при Михаиле Романове, но он, Николай, не допустит, чтобы за него правил другой. Он царь!

       22 августа 1826 года митрополит Филарет, только что возве­денный в этот сан, встречал императорскую чету на паперти Ус­пенского собора. Высший знак отличия был принят им с благодарностию, но и с опасением. «Продолжите о мне молитвы Ваши, — писал он троицкому наместнику Афанасию,— чтобы Бог дал мне не наружный только покров белый иметь, но и сердце, и дела, очищенные по благодати его».