Век Филарета

       Потекли тревожные дни для владыки Филарета. Со служебной точки зрения он был чист, но душа болела от ошибочности при­нятых решений. Тяжек жребий хранителя светильника под спудом, в сознании, что мог бы, но не имеешь права осветить людям истину.

       Москва присягнула Константину, но вскоре разнесся слух о его отречении от престола. Москвичи-заговорщики собирались в эти тревожные дни у Нарышкина, Фонвизина, Митькова. Новое выражение одушевления и решимости читалось на всех лицах. Нарышкин, только что приехавший от Пестеля с юга, уверял, что там все готово к восстанию. Полковник Митьков, неделю назад бывший в Петербурге, в свою очередь убеждал, что большая часть гвардейских полков за ними.

       Допоздна горели окна двухэтажного особняка Нарышкина на Пречистенском бульваре. Слова начинали превращаться в дела. Обдумывали, как поступить при получении благоприятных из­вестий из Петербурга. Князь Николай Трубецкой, адъютант ко­мандующего корпусом графа Толстого, брался доставить своего начальника связанным по рукам и ногам. Солдаты должны были поверить призывам генералов и полковников — но когда идти в казармы поднимать войска?

       Шестнадцатилетний Саша Кошелев сидел тихонько в углу, со страхом и восторгом думая, что и в Россию пришел великий 1789 год...

       В ночь с 16 на 17 декабря владыка Филарет был разбужен священником Троицкой церкви, что близ Сухаревой башни. Ба­тюшка прибежал просить разрешения привести к присяге на вер­ность государю императору Николаю Павловичу находящуюся на башне команду морского министерства.

       — Да ты что говоришь? — строго спросил владыка.— На каком основании?

       — У начальника команды есть печатный манифест!

       Странно было бы начать провозглашение нового императора с Сухаревой башни, особенно в сложившихся обстоятельствах, но и остановить сие было неблаговидно.

       — Ты прежде мне покажи манифест,—сказал владыка, выигрывая время. Сам же быстро набросал записку ккязю Голицыну, прося теперь его совета, как поступить.

       Раньше принесли манифест, и Филарет не колеблясь разрешил священнику

приведение к присяге.

       Дежурный адъютант примчался с ответом генерал-губернатора, который писал, что он никакого манифеста не получил и ничего делать не должно.

       Стояли сильные морозы, и, как всегда в эту пору, ныли от­мороженные в юности ноги. После обедни владыка отдыхал в своем кабинете, полулежа на диване. Рядом сидел друг Евгений Казанцев, сделавший остановку по пути в Тобольск. Секретарь Александр

Петрович Святославский, по виду сущий монах, только что одетый не в подрясник, а длиннополый сюртук, стоял у конторки в ожидании приказания зачитывать консисторские бумаги. Но обычные дела не шли на ум. Неопределенное известие о «волнении», бывшем в столице в день присяги, не давало покоя.

       В эти дни Филарет усугубил свои всегдашние молитвы о благоденствии России, о ниспослании ей покоя и твердой власти, об умирании страстей и просветлении разума людского. Вместе с ним молился владыка Евгений, который еще в Курске был обласкан покойным Александром Павловичем (за создание отделения Библейского общества) и искренне сожалел о кончине еще не строго царя. Он не знал причины особенных терзаний Филарета, и потому с ним было трудно объясняться.

       — Святославский, читай бумаги! — решительно приказал Филарет.

       — «Вотчины графа Алексея Федоровича Разумовского села Перова крестьянин Сильвестр Яковлев после четырнадцатилет­него супружества с женою Лукерьею Федоровною просил развести его с нею по ея распутству, от которого она впала в дурную болезнь. — Секретарь читал негромко, размеренным голосом, как заведённый автомат. — Жена в присутствии консистории показала, что ей рода тридцать девять лет и что года с два по глупости своей и по простоте обращалась она в распутной жизни с воен­ными людьми, стоявшими в их деревне постоем, с коими и чинила прелюбодейство неоднократно,— и от того прелюбодейства приключилась ей венерическая болезнь, от которой она лечилась, но не вылечилась. Консистория определила: Лукерью с реченным он мужем крестьянином Яковлевым разлучить вовсе и остаться ей, Лукерье, по смерть свою безбрачною; а ему, Яковлеву, по молодым его летам во второй брак с свободным лицом вступить дозволить, о чем и дать ему указ. На нея же, Лукерью, за прелюбодейство возложить семилетнюю епитимию, которую и пре­поручить исправлять ей под присмотром отца ея духовного, и во все оное время во все четыре поста исповедаться, а до Святаго Причастия, кроме смертнаго случая, не допускать...»

       Святославский поднял глаза на архиепископа.

       — Отложи! — нетерпеливо махнул тот рукой.— Что там дальше?

       — «Консистория приняла жалобу поручика Ильи Иванова Бурцева на дьячка Троицкой в Берсеневке церкви Василия Аб­рамова, что оный дьячок 11 декабря ограбил его, а именно: взял из квартиры его шубу лисью, крытую черным плисом, плащ белаго сукна, шубу овчинную и саблю булатную, турецкаго мастерства, которую по делу чести всегда носил на себе...»

       — Погоди,— поднял палец Филарет,— как это: всегда носил на себе, коли ее украли?

       Вбежал келейник:

       — Ваше высокопреосвященство, генерал-губернатор!