Век Филарета

    Застывший у порога отец Алексей Ключарев, священник Ка­занской церкви, что у Калужских ворот, не понял, что высоко­преосвященный не узнал его. Бедный иерей помнил выволочку, устроенную митрополитом при первом их свидании на написан­ную проповедь. Недавний выпускник академии полагал, что после диссертации обычное слово не составит для него труда, а владыка повышенным тоном обрушился на него: «И с таким творением хочешь вешать в Успенском соборе? У меня диаконы лучше пишут. Надо больше рассуждать». Новый вариант слова, которое мос­ковские иереи поочередно произносили в кафедральном соборе, был написан очень старательно, и все же автор робел, потому долго не решался идти на глаза к владыке.

    — А, это ты,— дальнозорко всмотревшись, узнал Филарет.— Проповедь твою прочитал. Лучше прежнего, написана со стара­нием и тщанием, учение изложено правильно... но произносить не дозволяю. Длинно. Немецкая проповедь.

    — Да ведь я старался, владыко святый! Мне хотелось раскрыть предмет!

    — Ты пиши себе дома хоть целую книгу, а тут надо делать, что велят. Бери рукопись.

Огорченный иерей принял толстый свиток, на который за­капали невольные слезы.

    — Ну ты успокойся...— другим тоном сказал митрополит.

    Он преподал благословение и, глядя на понурую фигуру мо­лодого священника, медленно идущего к выходу из длинной при­емной комнаты, не выдержал его горя.

    — Да ты успокойся!

    Фигура замерла на пороге и исчезла за гардинами, закрывав­шими дверной проем. В дверь вдруг постучали — видно, дворянин из числа далеких от церкви. Вчера в университете насмотрелся на таких, молчат, а в глазах насмешка, в лучшем случае равнодушие. Правда, видел он и иные глаза...

    В распахнувшуюся дверь вошел среднего роста белокурый молодой человек в потертом, неказистом тулупчике. Края заса­ленных панталон далеко не доходили до грубых солдатских сапог. Между тем физиономия вошедшего была вполне дворянской. Он судорожно сжал на груди руки и вдруг упал на колени:

    — Помогите, владыко! Меня посетило несчастье: сгорело име­ние, и я нахожусь в крайней нужде. Как жить — не знаю...

    И таких доводилось видеть, кто только не приходил на подворье... Но что-то смущало владыку в просителе. Он, однако, не дал себе рассуждать, а, покоряясь тому самому знанию, молча вышел в спальню, достал из шкатулки триста рублей и вручил их погорельцу.

    —  Вот вам на восстановление имения. Скажите, чтобы сле­дующий заходил...

    Проситель зажал в кулаке ассигнации и выбежал.

    В соседней зале он проскочил мимо тощего монашка с постной физиономией и выбежал на улицу. Мороз охладил его возбуж­дение. Он машинально достал из-за пазухи кучерский треух, по­смотрел на него и вдруг громко расхохотался.

    —  Поверил! — торжествующе крикнул он. На другом углу Са­мотеки его ждали сани.— Игнашка, домой! Живо!

    Невер, посмеявшийся над московским святителем, был обык­новенным московским молодым барином, настроенным прогрес­сивно и либерально. Такого рода господа на всякий случай до­пускали существование некой высшей силы, но полагали, что верить в Бога позволительно темным мужикам. Мнимый пого­релец жил на Малой Басманной с сестрою, которая давно раз­дражала его уговорами обратиться к церкви и слепым поклонением перед Филаретом. Он не раз с научной и материалистической точки зрения объяснял ей наивность такого рода слепой веры — она не возражала, молча слушала и только крестилась, что осо­бенно раздражало его. Вчера сестра подарила ему специально купленное собрание сочинений московского митрополита. Он пролистал и должен был признать, что сточки зрения красноречия и литературного дара Филарет стоит на большой

высоте, хотя стиль его слишком архаичен для современности. Сестра обрадо­валась этой похвале и вновь начала петь хвалу мудрости и про­зорливости московского святителя.

       — Так я тебя поймаю на слове! - засмеялся невер. - Доставлю тебе очевидный пример того, что твой почтенный митрополит не более как доверчивый старичок, которого любой прохвост проведет за нос.

    — Ой, не надо! Что ты задумал? — со страхом спросила сестра. Он смог смягчить ее тревогу, но правды не сказал.

    Утром этого дня взял у Игнашки одежду, в которой тот чистил лошадей, и провел пробу. Прозорливец поверил! Ах, как наивны даже самые честные и умные служители церкви. Написать в ка­кой-нибудь журнал, так вся Россия со смеху помрет!.. Конечно, в журнал он писать не собирался, а решил на следующее утро уже в приличном виде посетить митрополита, благородно вернуть деньги и сказать старцу вразумительное слово от имени прогрес­сивно мыслящих молодых. Очень приглянулась ему эта идея — слово от имени нового поколения!