Век Георгия Арбатова. Воспоминания

Сейчас я задаюсь вопросом: как бы отец воспринял конфликт на Украине и вокруг нее. Думаю, в самом страшном сне отец не мог бы представить себе всего случившегося за последний год. Он начал взрослую жизнь на фронтах войны с фашизмом, после этого посвятил свою деятельность борьбе против наследия сталинизма и милитаризма, за предотвращение ядерной катастрофы, прекращение холодной войны и гонки вооружений. Происходящее сейчас он воспринял бы как крушение дела всей своей жизни. Несомненно, украинская эпопея стала бы для него и тяжелой трагедией личного характера. Он сам родом из Херсона, там жили все родственники по линии его матери, и теперь этот цветущий и уютный город подвергся грабежам и артобстрелам. В 1943 г. он в звании артиллерийского капитана с передовыми частями Красной армии освобождал Левобережную Украину и увидел ее маленькие городки, прославленные гоголевской классикой. Ныне эта область снова стала ареной жестоких боев и массовых человеческих жертв. В ноябре 1943 г. перед штурмом Киева он с разведчиками дважды форсировал Днепр  – южнее города Канев, а потом под Черкассами – с задачей выбора плацдарма для батарей своих «катюш». Потом он ездил на встречи с однополчанами в Черкассы и получил звание почетного гражданина города. Сейчас названия этих населенных пунктов прозвучали в сводках специальной военной операции, а реактивная и ствольная артиллерия опять дает залпы в обе стороны над рекой.

Война

Значение войны в жизни Георгия Аркадьевича было поистине огромным. Фронтовой опыт наложил отпечаток на всю его последующую жизнь. Он рано повзрослел и был не по годам мудр и опытен, имел уверенность в себе, не страдал ни от каких комплексов (в отличие от некоторых ровесников, оставшихся в  тылу), умел руководить людьми, завоевывать авторитет у подчиненных и строить разумные отношения с  командирами, жизненные невзгоды воспринимал в адекватном масштабе, соразмерном пережитому на фронте.

Как и все фронтовики, хлебнувшие горя на переднем крае, он никогда сам не рассказывал о войне. Конечно, мальчишкой я нередко приставал к нему с просьбами поделиться героическими воспоминаниями, но он всегда отнекивался. Причины такого отношения я понял много позже, когда сам в качестве депутата, представленного в Комитете по обороне Госдумы, стал регулярно выезжать в зоны боевых действий. За  шестнадцать командировок мне пришлось кое-что испытать (включая ранение на  Кавказе, по удивительному совпадению в ту же ногу, в которую был ранен отец в 1942 г.). Но,  конечно, мой эпизодический военный опыт абсолютно несопоставим с тем, что пережили служившие в  «горячих точках», и, тем более, с тем, что выпало на  долю отца и  других ветеранов за долгие фронтовые годы. И, главное, Вторая мировая война – самая страшная всемирная бойня в истории человечества – была совершенно другой, нежели конфликты в  Чечне, Дагестане, Ингушетии, Таджикистане или Косово, очевидцем которых мне довелось стать.

Я увидел лишь крошечные фрагменты войны, но и их было достаточно, чтобы убедиться – никакой романтики на войне нет и наверняка никогда не было. Смерть на войне не бывает красивой и благородной – она всегда бессмысленна, внезапна и безобразна, а обыденность соседствует с трагедией. На свете не бывает ничего страшнее войны, но рассказывать об этом у меня нет ни желания, ни способности. Наверное, так же к этому относился отец и многие другие люди, пережившие неизмеримо больше моего.

Сейчас нередко приходится видеть в телешоу или на разных конференциях борзых журналистов и псевдоэкспертов, ни разу в жизни побывавших под огнем, но в патриотическом кураже грозящих всем военной силой и даже ядерным оружием. Я бы дорого дал, чтобы ткнуть этих «храбрецов» носом в грязь, вонь и кровь не кинематографической, а  реальной войны, ибо в  этом ее истинное лицо. Мой отец таким же образом относился к подобным паркетным воякам и не стеснял себя в использовании в их адрес ненормативной лексики.

Та война оставалась с ним в мыслях до самого конца. После инсульта и незадолго до смерти, когда большую часть дня он проводил в постели и часто дремал, я спросил его, что ему снится. Он ответил: «Первый и последний залпы моих “катюш”». Первый был под Москвой на Волоколамском шоссе в октябре 1941-го, а последний – на Днепре под Черкассами в  ноябре 1943-го. Между этими двумя эпизодами прошли два года войны. Но подробнее об этом времени я узнал лишь под конец его жизни, когда помогал ему работать над одной из его последних книг под названием «Детство. Отрочество. Война».