Век хирургов

И в тот июньский день, недолго думая, я позвонил в дверь, но дома оказался только Макбрайд. Он был на пару лет старше Хальстеда, но так же, как и он, принадлежал к числу наиболее состоятельных и популярных врачей Нью-Йорка. С некоторой нерешительностью, после долгих колебаний Макбрайд сообщил мне, что Хальстед уехал на лечение в одну из больниц Пенсильвании. По его словам, дата возвращения Хальстеда едва ли могла быть кому-то известна. Также не смог он сообщить мне ничего конкретного о том, почему Хальстеду потребовалось лечение, что показалось мне странным. Эта встреча насторожила меня, поэтому в последовавшие несколько дней я предпринял небольшое расследование. Мне удалось выяснить, что Хальстед на себе ставил эксперименты с кокаином, который тогда употреблялся в качестве местного обезболивающего средства. Эти эксперименты сделали его наркозависимым. Курс лечения, который он тогда проходил, был курсом лечения воздержанием, причем он был уже не первым на его опыте. Но позволю себе вернуться к этой трагической главе из жизни Хальстеда несколько позже, когда мое повествование вплотную подойдет к истории открытия местного обезболивания. Но тогда, в июне 1886-го, выяснить о нем что-либо было практически невозможно, и все его знакомые вели себя так, будто навсегда вычеркнули Хальстеда из своей жизни, а его имя – из адресной книжки, посчитав его кокаиновую зависимость неизлечимой. Однако когда в начале 1890 года я впервые оказался в Балтиморе, чтобы взглянуть на Университет Джона Хопкинса и почти достроенное здание местной больницы, я был весьма озадачен, обнаружив там Хальстеда в должности профессора хирургии и в статусе представителя новой медицинской школы. В момент нашей второй встречи Хальстед занимал две комнаты в четвертом этаже больницы. Ввиду пережитого в нью-йоркский период шока его характер претерпел изрядные изменения, но при этом Хальстед не утратил ни капли прежней элегантности и вел все тот же утонченный образ жизни. Он заставлял маляров бесконечно перекрашивать стены его жилища, пока наконец они не приобрели оттенок, в точности отвечавший его вкусу. Старая, дорогая мебель, которой были обставлены его комнаты, наличествовавший и притом растопленный камин красноречиво заявляли об аристократической натуре их хозяина. Одну из стен украшала внушительных размеров копия Сикстинской Мадонны.

Он пригласил меня войти и выпить с ним кофе. Оказавшись внутри его жилища и застав за приготовлением обещанного напитка женщину, я был весьма удивлен. Кофе в этой семье готовился особенным способом. Хальстед не постеснялся самостоятельно заняться извлечением из неперемолотых еще зерен тех, что, по его мнению, были пережарены, и делал он это с тем же усердием, с каким разглаживал складки на скатерти, на которую позже будет подан ужин, или готовился к проведению операции по новому, экспериментальному методу.

Я заметил, что, к удовольствию Хальстеда, его гостья уже освоила сложную технологию приготовления напитка. Он представил ее как мисс Кэролайн Хэмптон, главную медсестру операционной. Она понравилась мне не только из-за ее красоты и ухоженности, но и из-за благородства ее манеры держать себя, в которой было что-то от вежливо-дружелюбного достоинства Хальстеда, и эта черта делала еще мягче и без того присущее южанам обаяние. Из всего только нескольких фраз, с которыми она обратилась ко мне, я мог заключить, что она получила превосходное воспитание и образование, а также отличалась особенной энергичностью. Через некоторое время она отлучилась, оставив нас наедине, – как и подобало благовоспитанной даме.

Хальстед и словом не обмолвился о своей личной жизни. Он поведал мне о некоторых своих планах касательно хирургического лечения заболеваний щитовидной железы и рака груди, а также рассказал о своей затее сделать «Джона Хопкинса» своего рода инкубатором для всех научных, связанных с хирургией идей Америки. Но ни единого слова не было сказано о том, что он к тому моменту уже сделал одно крайне важное открытие. Между тем именно оно могло претворить в жизнь идеи асептики, которые на своем пути в операционные наталкивались на новые и новые препятствия. Хальстед изобрел резиновые перчатки.

Позднее мне стало ясно, почему он тогда промолчал об этом и молчал до самого конца своей жизни – если мы не будем принимать в расчет его несущественные ремарки. В истории этого изобретения перемешалось объективное, общечеловеческое и очень личное, которое он с такой осторожностью прятал за каменной стеной и семью замками. И этим личным было его чувство к Кэролайн Хэмптон, которая вышла замуж за Хальстеда четвертого июня 1890 года, вскоре после моего отъезда.