Век хирургов

Находясь в счастливом неведении, мы со Сьюзен отложили визит в Вюрцбург до возвращения из летней поездки по Франции. Но нашим планам не суждено было осуществиться. К концу наших каникул дала о себе знать ужасная болезнь моей супруги, о чем мне теперь придется рассказать немного подробнее. Я отчаянно боролся за ее жизнь, и после ее смерти я долго не мог излечиться от хандры, разочарования и отрешенности. Ведь все мои надежды на научный прогресс рухнули, исчерпала себя моя вера в безграничные возможности современной хирургии. Все это надолго отбило у меня всякую охоту наблюдать, как далее проходило внедрение в медицину асептики. Поэтому и с Бергманом я познакомился только несколько лет спустя. Но и до этого я все же находился к нему достаточно близко, чтобы не упустить из виду, как волшебным образом претворялись в жизнь смелые, но все же невероятные предсказания, сделанные тем памятным вечером в гостиной дома Фолькмана.

В первые несколько лет, последовавшие за 1880 годом, один «полуночный убийца» за другим оказывался под яркими лучами света, вырванный из сумерек, откуда угрожал человеческой жизни много тысяч лет. Именно тогда были открыты и тут же прокляты возбудители различных форм гнойной лихорадки. Немец Фелейзен обнаружил бактерию, ответственную за возникновение краснухи, особенную форму стрептококка, названную впоследствии палочкой эризипелоида. Она обладала колоссальной жизнестойкостью. Жизнестойкость крошечного организма объяснила ученым, почему краснуху так тяжело истребить в тех больницах, куда она однажды уже была занесена. Карл Бэттон доказал, что даже передающийся от животных столбняк имеет причиной размножение в человеческом организме его возбудителей, а японец Китасато, ученик Коха, разоблачил их: этот вид бактерий он так и нарек – столбнячными палочками.

Казалось, что теория Листера открывает перед наукой широчайшие перспективы. Одержимость, с которой тогда производили новые теории биологи и хирурги с той лишь целью, чтобы укрыться от правды и ни за что не признавать, что именно живые организмы, микробы, вызывают гнойную лихорадку, краснуху и столбняк, казалась тогда преходящей и имела характер отчаянного арьергардного боя.

Зрелище этой последней перед отступлением битвы, в которой целая эпоха обречена была сдаться под натиском новой, в наши дни кажется потешным. Но в годы, отмеченные тем переворотом, идеологическая борьба была по-настоящему упорной, а враждующие лагеря были настроены с серьезностью совершенно неуместной, и убеждения с новой силой пробуждались в них, когда намечалось новое идейное противоречие. Но в такой широкой области, как хирургическая практика, нельзя было говорить об абсолютном единомыслии. Прогрессивно мыслящие ученые, стоящие в авангарде мировой науки, приняли на вооружение листеровские методы, а в конечном итоге примирились и с теорией Коха. Для широких масс медиков по всему миру, которые составляли «ломовые извозчики» от хирургии, внедрение в практику изобретения Листера было слишком хлопотливым и слишком затратным. Сложность его методов противоречила заглавному тезису, заученному еще во время штудий, девизу их привычной работы: быстроте. Любая теория, которая шла вразрез с положениями Листера, была им куда милее, чем учение Коха. Человеческая косность, которая погубила Земмельвейса, в очередной раз грубо заявила о своих правах.

Медики были наслышаны, а практикующие хирурги знали и не понаслышке, что карболовая кислота оставляет ожоги на руках врачей, что уже не говорило в пользу метода. Аргументом «за» не был и тот не менее важный факт, что распыление едкой жидкости с последующим попаданием «шпрея» в дыхательные пути вызывало у врачей отравления и почечные расстройства. Под влиянием этих факторов возникла настоящая линия сопротивления, к которой с удовольствием примыкали новые и новые медики. Все они имели лишь одно намерение: уклониться от использования Листерового метода лечения ран, оправдываясь его сложностью. Однако в несметном количестве больниц лечение карболовой кислотой прижилось-таки, во многом благодаря смерти хирургов-старожилов, зачастую их возглавлявших. Прочие хирурги капитулировали, когда пациенты стали сторониться пропахших разложением лазаретов.

Когда Хальстед вернулся на родину и возобновил работу в Нью-Йорке, в Бельвью-Хоспитал, он понял, что из его затеи внедрить антисептические операционные практики в амфитеатрах больницы ничего не выйдет. Поэтому он был вынужден разбить «стерильную палатку» в саду при больнице и проводить все свои операции там. В Пресвитерианской больнице дело дошло до открытого противостояния и даже вражды между Хальстедом и местным хирургом Бриддоном, поскольку Хальстед прямо в операционной, на глазах у студентов был вынужден потребовать, чтобы тот вымыл в конце концов руки.