Век кино. Дом с дракончиком

Итак, они переоделись — ну и что? Женщины ни при чем, банкиром займутся профессионалы, надо спешить, только я не знал куда. Ротвейлер опять взвыл, Ирина Юрьевна встрепенулась, подняла голову, наши взгляды встретились — и она, согнувшись, спряталась за куст акации. Я поспешил вниз.

— Вы меня видели в окне дома Любавских, да? Что вы там делали?

Женщина сжалась как от удара.

— Только не лгите! Я запомнил ваше черное платье, но пока не выдал. Однако — если вы сейчас не скажете правду…

Она перебила поспешно:

— Да, я хотела позвать вас на помощь и пошла туда: вдруг вы еще не уехали. Но в доме никто не отозвался.

— Вы вошли?

— Нет, постучалась. Дверь не заперта, подумала: та женщина в саду.

— Убитая?

— Но я же не знала…

— Что вы про нее знаете?

— Илюша говорил, что у Любавских в воскресенье поселилась бедная родственница.

— Вы ускользнули с лужайки!

— Мне страшно, Николай Васильевич. Невыносимо страшно. Там убийца, в том направлении послышался шум.

— Откуда?

— С лужайки.

— Какого рода шум?

— Кашель или хрип… какие-то звуки… Я пошла: женщина на одеяле в неестественной позе, шея… Да вы видели! Господи, я оцепенела! Повернулась бежать — вы смотрите из окна. Я вас тоже не выдала.

— Почему? Что молчите?

— Боюсь.

— Мужа боитесь замешать? Он уже по уши влип.

— Он заперся в кабинете!

— Ложь! Не ко мне вы побежали, а Илюшу своего разыскивать, его вы побоялись выдать, а не меня!

— Нет!

— Лаковые туфли запылились…

— Нет!

— Кто брал Сатрапа на поиски?

— Нет. Леля подтвердит: Илья был в кабинете.

Взвинченный голосок из-за куста:

— Ты — натуральная курица! — Резвое появление дочки. — Его спасать надо, а не покрывать!

— Леля!

— Потому что ты уверена, что он — убийца!

— Боже мой!

— Если он сексуальный маньяк — черт с ним, пусть копыта отбросит…

— Боже мой! Вы слышите?

— Да может, еще и нет, может, он нормальный. Правда, Николай Васильевич?

— Говори все!

— Да, папа вдруг оделся и ушел, а мы записку в кабинете прочитали. Я в лес с Сатрапом побежала, мама — к Любавским. Вернулись одновременно, он на веранде, нас засек, поднялся и заперся. Тут — вы. (Мам, он обещал и приехал, видишь?) Здорово вы у него пистолет вырвали!

Школьница не теряла головы, мать, побледнев, механически, с хрустом ломала пальцы. При слове «пистолет» я, как дрессированный, бессмысленно сунул руку в задний карман джинсов и достал оружие… Да у меня ж его «органы» отобрали, лишь в дом ворвались! С тупым припоминанием рассматривал я кассету на ладони; женщины что-то говорили горячо, перебивая друг друга; я не слышал.

— У вас тут есть видеомагнитофон?

Уставились на меня, не отвечая.

— Есть?

Леля передернула плечами, взяла кассету, втроем мы вошли в дом, в полутемную от задернутых штор комнату, сели на полукруглый длинный диван, экран напротив засветился, и нагловатый голос ведущего завопил: «Дорогие мои леди энд джентльмен, вволю повеселимся! И есть благороднейший повод, ведь сегодня… кто угадает, кто такой умный?.. Да, суббота, а еще?.. Громче, громче! Правильно, интеллектуалы: день рождения нашего гениального Александра Сергеевича…»

— Шестое июня! — закричала школьница; я опомнился, вырвал у нее пульт, остановил изображение и вежливо хозяек выпроводил: неровен час, главу семейства своего на пленке обнаружат, не дадут сосредоточиться.

Разбитной тележурналист Гришка Глобус, перекрывая стук барабанов и визг скрипок, вещал жизнерадостно: «Глядите сюда! Молодые корифеи отечественного кино дарят нам сногсшибательное зрелище — пляску Мефистофелей! Их, по традиции, тринадцать — чертова дюжина…» и т. д.

В апофеозе спецэффектов вспыхивали плащи из блестящего шелка — «чередование черноты и блеска молний», по выражению эстета Гофмана, — безобразные маски лукаво покачивались, сходясь в круг на подмостках, разбегаясь по зале, подсвеченной красным; малиновые занавеси и арки из будто бы необработанного камня действительно придавали действу фаустовский колорит средневекового кабачка… Пляска окончилась, на секунду я увидел себя, Вику и Василевича за дальним столиком, она говорила что-то… Крупным планом лицо Гофмана, шутит, дружное ржанье в зале (уже хорошо приняли), компания банкиров-учредителей в импровизированной ложе, тоже с бокалами, Ильи Григорьевича среди них нет, встает Зюзя, тост, смех… Общий план, стойка бара вдали, Жорж с большой бутылкой, должно быть, кальвадос… Виктория!.. Одна, подходит к стойке… Господи, только б не прервался кадр! Прервался, красная физиономия Зюзи — опять речь… Я схватил пульт, вернулся назад, нажал на «паузу». Высокие табуреты у стойки все заняты, лица незнакомые, один из сидящих — Мефистофель! В маске. Вольнов? Но зачем соврал, будто она не подходила к нему? И нет наглядных доказательств, что подходила, что это он! Я смотрел остолбенело, в диком напряженьи: узкая загорелая спина Виктории, за ней слева — черная маска в профиль… Пауза кончилась, изображение задвигалось, Мефистофель в последнюю секунду шевельнулся, оправляя рукава камзола… у кого-то я видел этот изящный жест… сейчас не вспомнить!