Век криминалистики

Так обвинение получило полную доказательную базу. Отсутствие или наличие клеток печени на одежде убитого в местах порезов кинжалом более, видимо, никого не волновало. Впоследствии выяснилось, что защита еще могла за это зацепиться, как и за сомнение, являлся ли кинжал Жакку орудием убийства. Морио в этом вопросе удовольствовался осторожными заключениями докторов Франца и Оберштега, но более всего – мнением Хегга. Тот в собственной «генеральной экспертизе» на основании проведенных им опытов назвал кинжал орудием преступления.

2 ноября Корню зачитал в Женевской прокурорской палате обвинение, выдвигаемое против Пьера Жакку. Он потребовал, чтобы Жакку предстал перед судом присяжных по обвинению в убийстве и в покушении на убийство. Обвиняемый выкрикнул: «Эти обвинения – недоразумение; это позор, бесчестие. Я невиновен. До последнего своего часа я буду утверждать, что невиновен. До конца дней моих стану протестовать против этого юридического преступления!» Жакку это не помогло, даже несмотря на поддержку врачей. 18 января 1960 г. в женевском Дворце юстиции состоялось первое заседание суда присяжных по обвинению Пьера Жакку в убийстве. Председателем суда был судья Бард. Среди присяжных – четыре домохозяйки, одна фабричная работница, один ювелир, несколько государственных служащих, ремесленников и рабочих. Для Женевы это был процесс века.

20

Судебный процесс, основанный на косвенных уликах, крупнейший в послевоенной криминалистической истории Женевы, с первых дней предъявил миру нагромождение доказательств против Пьера Жакку. На длинном столе вдоль одной из стен Пьер Хегг аккуратно распределил все обвиняющие улики – от велосипеда до пальто, от потерянной пуговицы до кинжала.

Сколько свидетелей в период с 18 января до 4 февраля прошли через этот суд и отвечали на вопросы судьи Барда – никто не представил ничего нового, не подтверил алиби обвиняемого, ничем не опроверг обвинения, но и не предъявил никаких новых отягчающих свидетельств или улик. Никто не видел Жакку ни по пути к дому Цумбахов, ни по дороге обратно в Женеву. Никто не мог с уверенностью объяснить страшное преступление, в котором обвиняли Жакку, вообще никто ни в чем не был уверен. Постоянно ощущалось сомнение во всем – в доказательствах, в реконструкции преступления, в обвинении. Неизменно снова и снова возникал вопрос: неужели такой человек, как Пьер Жакку, вооружившись пистолетом и кинжалом, мог отправиться ночью на велосипеде в План-лез-Уат? Жакку совершил эту поездку, желая отомстить чловеку, который якобы увел у него возлюбленную, или отнять компрометирующие документы? Мыслимо ли, чтобы Жакку, случайно встретив впервые пожилого человека, зверски искромсал его, имея в виду, что подобный способ убийства поведет следствие по ложному пути и заставит заподозрить бывшего служащего Иностранного легиона? Все может быть в этом мире. Куда только не заведут измученного, психически сломленного человека его демоны! А сомнения все равно оставались. И тем усерднее обвинение выдвигало тщательно подготовленные технические и научные доказательства, чтобы они день за днем бросались в глаза всем участникам процесса.

Между 27 и 29 января в суд были вызваны Хегг, Ундриц, Моро, Альдер и Бок, а с ними – судебные медики Навилль, Франц и Оберштег, чтобы представить научную доказательную базу обвинения. Никто лучше самого Жакку и его адвокатов не знал, что судьба подсудимого зависит от экспертизы следов крови, от заключения, являлся ли кинжал орудием убийства. Защита подготовилась и, как полагали многие, надежно вооружилась.

Она привлекла на свою сторону и представила в суде четырех экспертов, которые, по расчетам адвокатов, должны были подорвать доверие к профессору Ундрицу и его исследованию. Это были, как и эксперты со стороны обвинения, не швейцарские специалисты. Главный адвокат Жакку, Флорио, пригласил двоих французов. Один из них был доктор Роже ле Бретон – судебный медик и серолог из Парижа, невысокий, говорливый человек лет сорока, безусловно, опытный в сфере классической серологии и в ее исследовательских методах, а также участник многочисленных криминалистических исследований. Однако ле Бретон был весьма честолюбив и тщеславен, и оттого часто позволял втянуть себя в очередное дело, в котором либо недостаточно смыслил, либо не был к нему подготовлен.

Второй эксперт по линии защиты заслуживал уважения хотя бы в силу своего возраста – профессор Морис Мюллер, директор Института судебной и социальной медицины в Лилле. Именно он в 1946 г. предпринял первые шаги по улучшению метода Уленгута. Его не подстегивало ни тщеславие, ни честолюбие; им руководило убеждение старого человека, что судебную серологию требуется оградить от проникновения чужаков вроде Ундрица.