Век Людовика XIV

Возможно (как считал Бейль), Спиноза читал Бруно. Он принял различие Джордано между natura naturans и naturanatur ata; возможно, он взял термин и идею из conato de conservarsi Бруно; 182 Возможно, он нашел у итальянца единство тела и разума, материи и духа, мира и Бога, а также концепцию высшего знания как того, которое видит все вещи в Боге — хотя немецкие мистики, должно быть, распространили это мнение даже в торговом Амстердаме.

В первую очередь Декарт вдохновлял его философскими идеалами и отталкивал теологическими банальностями. Его вдохновляло стремление Декарта сделать философию похожей на Евклида по форме и ясности. Вероятно, он последовал за Декартом в составлении правил, которыми он руководствовался в своей жизни и работе. Он слишком легко принял идею Декарта о том, что идея должна быть истинной, если она «ясна и отчетлива». Он принял и универсализировал картезианский взгляд на мир как на механизм причин и следствий, простирающийся от некоего первобытного вихря вплоть до шишковидной железы. Он признал свой долг перед анализом страстей Декарта. 183

Левиафан» Гоббса в латинском переводе, очевидно, вызвал большой отклик в мыслях Спинозы. Здесь концепция механизма была отработана без жалости и страха. Разум, который у Декарта был отличен от тела и наделен свободой и бессмертием, у Гоббса и Спинозы стал подчиненным универсальному закону и способным лишь на безличное бессмертие или вообще на его отсутствие. Спиноза нашел в «Левиафане» приемлемый анализ ощущений, восприятия, памяти и идей, а также несентиментальный анализ человеческой природы. От общей отправной точки «состояния природы» и «общественного договора» оба мыслителя пришли к противоположным выводам: Гоббс из своих роялистских кругов — к монархии, Спиноза из своего голландского патриотизма — к демократии. Возможно, именно через Гоббса мягкий еврей был приведен к Макиавелли; он называет его «этим самым острым флорентийцем» и еще раз «этим самым гениальным… предвидящий человек». 184 Но он избежал путаницы между правом и силой, признав, что это простительно только для индивидов в «естественном состоянии» и для государств до создания эффективного международного права.

Все эти влияния были закалены и вылеплены Спинозой в структуру мысли, внушающую благоговение своей очевидной логикой, гармонией и единством. В храме были трещины, на которые указывали друзья и враги: Ольденбург умело критиковал начальные аксиомы и предложения «Этики», 185 а Убервег подверг их по-немецки скрупулезному анализу. 186 Логика была блестящей, но опасно дедуктивной; хотя она и основывалась на личном опыте, это был артистизм мышления, опирающийся скорее на внутреннюю последовательность, чем на объективные факты. Доверие Спинозы к своим рассуждениям (хотя какой еще ориентир он мог иметь?) было его единственной нескромностью. Он выражал уверенность в том, что человек может понять Бога, или сущностную реальность и универсальный закон; он неоднократно заявлял о своей убежденности в том, что доказал свои доктрины вне всяких сомнений и неясностей; и иногда он говорил с уверенностью, неподобающей брызгам пены, анализирующим море. Что, если вся логика — это интеллектуальное удобство, эвристический инструмент ищущего ума, а не структура мира? Так неизбежная логика детерминизма сводит сознание (по признанию Хаксли) к эпифеномену — явно лишнему придатку психофизических процессов, которые по механике причин и следствий протекали бы и без него; и все же ничто не кажется более реальным, ничто более впечатляющим, чем сознание. После того как логика сказала свое слово, тайна, tam grande secretum, остается.

Возможно, эти трудности и стали причиной непопулярности философии Спинозы в первом веке после его смерти; но более яростное негодование было направлено против его критики Библии, пророчеств и чудес, а также против его концепции Бога как любящего, но безличного и глухого. Иудеи считали своего сына предателем своего народа; христиане проклинали его как сатану среди философов, антихриста, стремящегося лишить мир всякого смысла, милосердия и надежды. Даже еретики осуждали его. Бейля оттолкнуло мнение Спинозы о том, что все вещи и все люди являются модусами единой и единственной субстанции, причины, или Бога; тогда, говорил Бейль, Бог — реальный агент всех действий, реальная причина всего зла, всех преступлений и войн; и когда турок убивает венгра, это Бог убивает самого себя; это, протестовал Бейль (забывая о субъективности зла), «самая абсурдная и чудовищная гипотеза». 187 В течение десятилетия (1676–86) Лейбниц находился под сильным влиянием Спинозы. Учение о монадах как центрах психической силы, возможно, чем-то обязано omnia quodammodo animata. В свое время Лейбниц заявил, что только одна черта философии Спинозы оскорбляет его — отрицание конечных причин, или провиденциального замысла, в космическом процессе. 188 Когда возмущение против «атеизма» Спинозы стало всеобщим, Лейбниц присоединился к нему как часть своего собственного conatus sese preservandi.